Семён Альтов: «Умному правителю, чтобы быть умным, не надо окружать себя дураками»

1 апреля во Дворце искусств Ленинградской области пройдет вечер юмора Семёна Альтова «Мир уцелел, потому что смеялся». Наши коллеги из «Фонтанки» поговорили с классиком жанра заранее и всерьез, тем не менее услышав пару эксклюзивных историй.

— Семён Теодорович, в «Домашнем концерте» для нашего онлайн-проекта #безантракта вы метко сказали, что смех зала, реакция зрителей — неотъемлемая часть выступления юмориста, сатирика. Ведь даже в музыке не так — музыкант может играть сам по себе, в свое удовольствие, — а артист, читающий сам себе сатирические рассказы, — это уже странно. Как же вы выживали в пандемию?

— Есть люди — если мы говорим, например, про актеров, — которые не могут жить без сцены. И для многих уход со сцены равноценен уходу из жизни. Я без выступлений живу достаточно спокойно, я флегматик по природе: если мне будет на что есть — могу и без сцены, скажу честно. Хотя я всё время что-то пишу, и, конечно, мне нужно подтверждение того, что маразм и я всё еще не соединились.

Я знаю, что Михаил Михайлович Жванецкий — а это человек, которому я всегда поклонялся, и у нас были нормальные отношения (и даже однажды Михаил Михайлович в Риге, когда я что-то читал, крикнул: «Браво!») — писал в основном в Одессе. И после того как он месяц или два работал, они садились на баржу с близкими ему людьми, достаточно известными в разных областях, там еще был, как я понимаю, прекрасный стол, и они плыли, а он читал им написанное. Это первое чтение было очень важным: даже он не всегда мог точно знать, какую реакцию вызовет текст. Он ориентировался на реакцию, что-то правил и уже потом выходил на зал.

У меня баржи нет, к сожалению. Семье своей, хотя они все с чувством юмора — и жена, и сын, и внуки, и собаки у нас были с чувством юмора, я не читаю. Они как максималисты начинали править с первого слова. Я просил: «Дайте дочитать!» И это торможение сбивало. Я перестал им читать. Выхожу к залу и там проверяю — перекладывая, конечно, проверенными вещами.

А еще у нас были пудели королевские, большие — замечательные собаки, лучшие годы мы прожили вместе с ними! Я читал одному из них, черному, его звали Брюс. Он ничего не понимал, но как слушал! У него шевелились ноздри, он выпучивал глаза, уши ходили туда-сюда! И по его физиономии я понимал, что всё нормально. После чтения пуделю можно было смело выходить на публику.

— Вы еще тогда же афористично сказали: «Смех — это знак того, что тебя понимают». Это же не только про отношения юмориста и публики, но и про жизнь. Как вы думаете, может ли счастливой быть пара, в которой у мужа и жены разное чувство юмора?

— Им будет сложновато. Но если они любят друг друга, то будут терпеливо выходить на общий уровень.

Кстати, в юморе очень важен порядок слов. Как-то ехал в «Стреле», в тамбуре подходит мужчина, говорит: «Я ваш поклонник, в компаниях рассказываю ваши афоризмы, имею большой успех». Интересуюсь: «Какие?» А у меня была такая фраза: «Если от вас ушла жена, а вы не чувствуете печали, — подождите. Жена вернется, а с ней печаль». А он вспоминает: «Ну как же! У вас там, по-моему, так: "Если от вас ушла жена, а вы этого не заметили, — ну и хрен с ней!"» И заржал на весь поезд.

Представляю, какой он имел «успех» с таким воспроизведением.

— Ну, кстати говоря, и наоборот. Одну и ту же фразу можно произнести так, что она будет в одной ситуации звучать как шутка, а в другой — нет. Вот, например, Путин тут пошутил: «Кто как обзывается, тот так и называется». Вам было смешно? Или это не шутка — как вы оцениваете с профессиональной точки зрения?

— У нашего президента хорошее чувство юмора. Я не знаю, как шутят и шутят ли остальные главы государств, но эта краска у него есть, и она добавляет ему очки.

— Как вы думаете, он этому специально учился? Вообще чувству юмора можно научиться?

— Так же, как с музыкальным слухом: если он есть, вы можете брать в руки скрипку Страдивари, но, если нет слуха, ничего не получится. Но, с другой стороны, если у кого-то нет музыкального слуха, он же не выпадает из общества. Если у человека нет чувства юмора, он часто мучается, он обидчив. Хотя я заметил, что люди без чувства юмора, которые серьезно относятся к себе, хорошо продвигаются по служебной лестнице. Потому что заставляют так же серьезно относиться к себе окружающих. У многих чиновников и вышестоящих товарищей с чувством юмора плохо. Зато со всем остальным у них хорошо.

— У них-то хорошо. А вот как сказывается на нас, что наверху у нас люди без чувства юмора?

— Ну вы же видите, как мы живем.

Помните, был анекдот. Кто-то из великих пришел к портному сшить костюм, и тот его делал долго, чуть ли не месяца полтора. Наконец заказчик приходит, надевает костюм, всё нормально. И говорит: «Слушайте, ну как вам не стыдно! Бог создал мир за семь дней, а вы этот несчастный костюм шили больше месяца!» Портной отвечает: «Так вы посмотрите, какой у него получился мир!»

— Кстати, вы заметили, что из нашей жизни пропали анекдоты?

— Пропали анекдоты как привычная форма реакции на происходящее. Но юмора стало гораздо больше: по крайней мере мне, как и вам, наверное, на мобильный телефон присылают постоянно. Там шутки, картинки, много пошлого, но бывают изящные смешные вещи. Мне тут прислали: «Отец говорит сыну, садясь в машину: "Сейчас в гараже буду сдавать назад, скажешь мне, когда будет стена". Сдает назад — жуткий грохот! Сын говорит: "Папа, стена была ровно в 16:45!"». Смешно.

У меня ощущение, что люди утро начинают с таких рассылок. Оттого, что мозг блокирован негативной информацией, это защитная реакция организма, «пилюльки», чтобы спокойнее смотреть на окружающую действительность.

— Я скорее про другое: раньше люди, собираясь вместе, постоянно рассказывали друг другу именно анекдоты. А сейчас этого не происходит. Почему, как вы думаете?

— Отчасти, как я уже сказал, потому что стал больше поток рассылаемого: у меня за день шесть, восемь, десять историй приходит. Как и другим. Поэтому удивить чем-то сложно — все знают одно и то же. И этих шуток так много, что вряд ли хватит памяти даже у молодого человека, чтобы всё это сохранить.

— По-вашему, как так получилось, что юмор стал бизнесом? Ведь самые большие звезды сейчас — стендаперы.

— Я где-то сказал: «Сейчас некоторые, шутя, зарабатывают нешуточные деньги». Это правда, потому что мы-то были одиночками, а ребята Comedy Club — это же фабрика, серьезный бизнес! Там, как я понимаю, есть группа пишущих тексты и придумывающих диалоги, репризы, концовки и так далее — и группа актеров. Там большие деньги! Я знаю, что многие люди моего возраста негативно ко всему этому относятся: мол, это пошло! Я же как профессионал скажу вам, там бывают очень смешные тексты, точно сыгранные миниатюры, Гарик Бульдог Харламов — комик от бога! «Уральские пельмени» ближе к тому, что привычно старшему поколению, но тоже здорово!

Когда стендаперы начинали, я позвал жену: «Посмотри!» Мне нравилось. Но потом, судя по всему, пошли деньги. Наверное, деньги неплохие, они начали развязно себя вести, пошел мат, причем необязательный. Мне кто-то сказал, что они как профессионалы берут фразу, например, «мама мыла раму» — не смешно. Но если в конце добавить «твою мать», то эта же фраза вызовет смех публики. Поэтому часто — запикивания. После которых — крупно хохочущая публика. А сегодня уже и без запикиваний. Вот это — профессионализм в плохом смысле слова: надо, чтобы смешно любой ценой.

— Когда мы договаривались об интервью, вы у меня спросили, знаю ли я вообще, кто вы такой. А у меня дома, между прочим, даже ваша книжка есть — из «Золотой серии юмора», годов еще 90-х. А вот как вы думаете, будут ли стендаперы вызывать интерес читателей своими текстами, если их давать не живьем, а напечатать?

— Не уверен, не уверен. Фразами Жванецкого мы когда-то в компаниях разговаривали, у него, помимо талантливо отобранных слов, еще была авторская актерская интонация, энергетика. Жванецкий переживал, что в книге интонация уходит. Но те люди, которые его знали, слышали, любили, — читают и слышат его голос.

Чем запоминался я? У меня были истории. «Взятка» из газеты «Советский спорт» — ее знала вся страна! Жванецкий сказал, что это лучший юмористический рассказ советского периода. Есть история про трамвай 49-й, он же 25-й — идущий по двум маршрутам одновременно. Про статую Геракла. Такие вещи — сюжетные — запоминаются. А если это просто миниатюра, построенная на репризах, как это в основном у стендаперов, — вы ее не вспомните, хотя и сможете, напрягшись, вспомнить, про что.

У меня — притчи, басни, в них есть сюжеты. Точно так же, как в музыке. Я понимаю, это уходящая натура: мои музыкальные предпочтения — Beatles, Rolling Stones, потому что для меня мелодия — это сюжет. Я равнодушен, вежливо говоря, к рэпу. Ну музыки там, естественно, как бы и нет, а этот быстрый проговор слов, когда мне торопливо что-то хотят сказать, а я не успеваю услышать.

Так же, как были недавно баттлы: выходят люди пооскорблять друг друга при большом скоплении народа. Если ты хочешь меня оскорбить, дай мне услышать, куда ты меня послал! Если в этот же момент я должен успеть послать тебя, я в затруднении. Может, само жонглирование словами привлекает людей, как телевизионная передача «Импровизация», — хорошая тема, хотя дикий смех вызывает то, что они с ходу, не подумавши, говорят. Я все-таки привык сначала думать, а потом говорить. Оказывается, это необязательно.

— Есть юмор, а есть сатира. Раньше, по ощущениям, сатиры было больше. Были те же «Куклы» Шендеровича, был, понятно, Жванецкий, «Дежурный по стране». А есть ли место сатире в современной жизни общества, в современном политическом мире? Или эта дверь плавно закрылась — может быть, как раз за Михаилом Михайловичем?

— Что-то происходит в обществе, что не очень мне нравится. Разрешенная критика есть, и есть критика неразрешенная. Я никогда не касался этих тем, но вот 1 апреля я буду выступать в ДК Горького — Дворец искусств у метро «Нарвская», и я как-то задумался. Вот, говорят, инакомыслящий — мол, это плохо. Но, во-первых, если посмотреть само слово «инакомыслящий» — это же мыслящие люди, правильно? А вдруг в этих мыслях есть дельное? И часто инакомыслящими были люди, которыми потом гордилась страна: Ахматова, Зощенко, Бабель, академик Королёв, благодаря которому полетели ракеты и космонавта нашего отправили — он же в лагере сидел! Я не говорю про академика Вавилова, когда орали: «Генетика — продажная девка империализма!»

Я иногда думаю про брежневские времена: как было хорошо, во всех газетах — одно и то же! Райская жизнь! Да, было мало денег. Но мы и не знали, что делать, когда много денег, до этого никто не доходил. Радовались малому: я жил в коммунальной квартире до 15 лет, хотя сегодня не все знают, что это такое. Нас было 29 человек в квартире, и наше счастье было в том, что мы понятия не имели, что в мире есть отдельные квартиры. Жили нормально, потому что все так жили. Когда Зощенко, говорят, впервые перевели в Америке, они в предисловии написали: какой гениальный писатель, он придумал сюрреалистический ход — коммунальная квартира! Разные люди живут вместе! Они решили, что это фантастический прием, вымысел автора.

— Ну сейчас коммунальных квартир еще очень много, все про них еще знают. По крайней мере, Петербург слывет коммунальной столицей России.

— Мы жили на углу Бородинской и Загородного, это были бывшие генеральские квартиры. Потом, спустя годы, меня какое-то телевидение туда привело, и я с теплотой вспоминал, как и что там проходило в те далекие нехудшие годы...

— И как у вас были отношения с соседями? Не подсмеивались над ними? А то потом тоже создать музей не дадут, как в случае с Музеем Бродского.

— Во-первых, моя мама была квартуполномоченным, то есть старшей. И у нас была более-менее миролюбивая квартира. А во-вторых, когда мы несколько лет назад туда зашли, там никого из прежних жильцов уже не оставалось, кроме Жени, которая тогда была девочкой, а сейчас уже понятно какого возраста. Поэтому кто там меня может вспомнить?

— Вы вообще своим чувством юмора пользовались как оружием?

— Была смешная история — наверное, ее можно рассказать. Я достаточно быстро говорю, и часто невнятно, но пару раз меня это выручало.

Когда я только начинал, но уже был в меру известен, выступал на каком-то вечере, где-то за столами сидели люди, — очевидно, корпоратив, как теперь это называется. Я выступил, играет музыка. Я не умею танцевать, поэтому встал и говорю: «Спасибо, всего доброго, я пошел». Женщина, сидевшая рядом, решила, что я приглашаю ее на танец: за музыкой она не разобрала слов. И говорит: «С удовольствием!» Я понял, надо танцевать. После танца садимся, я дождался тишины и уже внятно говорю: «Всего доброго, я ухожу!» Соседка мне говорит: «А можно будет вас пригласить выступить?» Я говорю: «Ради бога». Она спрашивает: «Можно записать ваш телефон?» А это советские, те времена. Я удивляюсь: «Какой телефон? У меня, как и у всех, никакого нет телефона». Она говорит: «Но он же вам нужен?! Запишите мой телефон». Я записываю. Прихожу домой, рассказываю жене. Она говорит: «Так звони!» Звоню — тишина. Думаю: разыграли. Потом дозвонился — она говорит: «Приходите». Дала адрес. Я прихожу — центральный телефонный узел, она — главный инженер центрального телефонного узла. И через три дня у меня дома стоял личный телефон. Вот так благодаря неразборчивой речи я получал подарки судьбы.

— Вы смотрели фильм «Юморист», вам понравился?

— Не понравился. То ли я как-то лично воспринимал: когда ты знаешь, как это было, и знаешь конкретных людей — не можешь смотреть отстраненно.

— А что в нем было не так?

— Я уже не помню.

— Но бывало такое, чтобы вызывали юмористов всякие чины, генералы на свои посиделки?

— Меня — нет, я выше определенного уровня не поднимался, но самых популярных, известных — вызывали, конечно.

— Кого, например?

— Ну Михаила Михайловича. Он рассказывал достаточно забавно. Хотя это унизительно, тем более, как мы уже говорили, там в основном люди без чувства юмора. Читать в тишине и понимать, кому ты читаешь, — достаточно мучительно, я думаю.

— Как вы полагаете, нужен ли современной власти такой вот Аркадьев, шут в классическом понимании, который будет говорить правду? Захочет ли она его слушать?

— Я думаю, власть может захотеть его послушать, если он пришел к ним в ресторан или в баню. А вот чтобы он на людях шутил — не думаю. Они опять побаиваются, мне кажется, какого-то иного мнения. Хотя шуты были во все времена, и у них была важная функция. Они доносили до властителя иной взгляд на происходящее: а вдруг в этом что-то есть и тебе пригодится? Если ты умный правитель — собери все мнения, тогда примешь единственно верное решение!

— А у вас с годами меняется чувство юмора? Как вы пытаетесь следить за изменением чувства юмора других людей? Или не пытаетесь?

— У меня за долгие годы сформировался свой взгляд, что-то свое, и достаточно большому количеству людей до сих пор это нужно и понятно. Даже молодежи — ее части, конечно. Я понимаю, что стендап и Comedy Club формируют своего зрителя, там юмор «гуще», «очередями» такими пулеметными — у меня нет такого. Ну зато даже тогда, когда я «недобирал» по смеху (бывало такое), я всегда знал, что я им что-то сказал, попытался донести какую-то мысль.

Когда я начинал в «Литературной газете», там был «Клуб 12 стульев», редактором которого был Илья Суслов. Как он на меня кричал! Но он вдалбливал: «Что ты хочешь сказать?!» И вот это у меня в юношеских мозгах, очевидно, засело: мне всегда хочется что-то сказать. А иначе — чего я вышел? Смешить? Хотя у меня есть просто смешные фразы, но всегда стремился к большему. Не для того чтобы «открыть глаза» — глаза и так у всех на лбу сегодня. Но что-то сказать. Например, была у меня притча про старую муху, которая бьется головой о стекло («Только преодолевая трудности, почувствуешь себя человеком». — Прим. ред.).

Вот уже сорок лет мои размышления кому-то до сих пор интересны.