«Деды свое отрисовали»: Мария Богораз — о ростовской арт-тусовке и творческой свободе

Мария Богораз — автор резонансной инсталляции с кроликами-мутантами на остановке по проспекту Ворошиловскому и других необычных скульптур. Участвует в международных выставках, чаще продает работы на краснодарских аукционах, но продолжает жить и работать в Ростове. Корреспондент 161.RU Надежда Маницкая поговорила с художницей о городе, творческом пути и свободе мыслить и самовыражаться под прессом обстоятельств.

— Сейчас ваши скульптуры можно увидеть в D30 и Публичной библиотеке. А вот о перформансе последний раз вы объявляли еще в прошлом году.

— Да, последний прошел в декабре 2021 года в Москве, в арт-центре Mutabor. Я там делала инсталляцию на сцене, а потом еще проводила перформанс во время вечеринки. Десять человек в масках сидели за длинным столом и ели. Просто ели. Можно было, конечно, сделать это более театрально и динамично, но из-за количества людей я решила не перегружать зрелищность. Инфернальная мистическая музыка очень хорошо подходила. Но это нужно видеть. Я хочу этот перформанс повторить, но уже в Ростове в мае — как раз в D30. Возможно, будет более масштабно, с живой музыкой. Может, больше действия добавлю, потому что всё-таки на своей территории могу разойтись.

— Зачем их проводите? По-разному воспринимаете процесс создания перфомансов и скульптур?

— Да, и это хорошо. Я стала заниматься [перформансами] для того, чтобы переориентировать свой мозг. Потому что, когда только в одном направлении работаешь, начинаешь как-то буксовать. Потом, возвращаясь к скульптурам, обновляешься и можешь делать что-то новое, видеть другие ходы. Сейчас мне интересно совмещать скульптуру и действие, оживлять скульптуру. Мне всегда нравилось создавать что-то сказочное. А в перформансе я еще этим и играю.

— Скульптуры и маски — из папье-маше?

— Не всегда. Те, что стоят в библиотеке, — это акрил, более коммерчески ориентированный материал. Там каркас из железных спиц, но есть и элементы из папье-маше, потому что я люблю эту фактуру.

— Сколько такая весит?

— Вы или я сможем ее поднять. Но нести тяжеловато, конечно.

— Сложно перевозить такие скульптуры? Что-то ломается же?

— Сложно, но не невозможно. Их можно обрешечивать, хотя и без этого перевозили, в пупырчатой пленке. Бывало, что повреждались, и я прямо на месте реставрировала. Это ж не гипс, который если разобьется, нельзя даже склеить. С папье-маше проще — даже инструменты для реставрации можно купить везде. На одной из выставок у скульптур хвосты отломались. Меня там не было, возил куратор. А скульптуры купили — ему пришлось их приклеивать.

«В Ростове нет художников, а вот котлеты — да»

— Вы же учились в ростовском училище Грекова — это классическое учреждение. Насколько вам было тяжело потом выйти за рамки?

— Там преподаватели старой закалки, рисуют академически. Но зависит же от тебя — можно видеть и их посыл, и наблюдать современное искусство. Преподаватели говорили там чаще всего: «Да, ты так делай, но ты это не показывай на просмотре». Некоторые ломаются, действительно принимают позицию, что есть необходимость только в академическом искусстве. Знаю много молодых художников, которые говорят: «Вот наши деды так рисовали — значит и мы так должны рисовать». Я не понимаю этого. Не нужно так, как деды рисовали, а нужно рисовать так, как ты рисуешь — в связи с реальным миром.

— Помните, когда возник первый образ вот такой?

— Он сам по себе сформировался. Я с детства творила в похожем направлении — сказочном. На меня во многом повлияли сказки Гофмана, немного мрачноватые.

— Вас спрашивают, о чем это?

— Конечно, часто. Иногда есть инсталляции с определенным смыслом. Но если говорить о персонажах, то мне сложно сказать, о чем это. Например, вот эти кот, заяц (о работах в Публичной библиотеке. — Прим. ред.). Мне нравится просто создавать эти образы — апокалиптические, киберпанковские. Трудно самой словами обозначить смысл, я передаю его образами. В текст обычно его облекает куратор, разговаривая с художником.

— А кто обычно покупает?

— Ну, во-первых, это люди, которые занимаются бизнесом и могут себе позволить, но при этом тянутся к искусству. Много покупателей из Краснодара, потому что там участвовала в аукционах. Там больше проводится подобных мероприятий.

— Как-то вы говорили в интервью про Краснодар, что там лучше искусство развивается. Это до сих пор так?

— Да. Там больше раскрученных художников — и раскрутиться им помогают бизнесмены. Они тянутся к искусству, желают повысить статус региона за счет культуры. Это не просто благотворительность ради искусства, это выгода и краю. У нас ничего такого не делается. Делают что-то только такие сподвижники, как «Макаронка». Самойлов, в частности, хотя он отошел от дел. А в последнее время «Макаронка» вообще пытается выжить в тяжелых условиях. И то, появится что-то, и все начинают вставлять этому палки в колеса. Всем не нравилась «Макаронка» и галерея на 16-й линии.

— Не нравилась кому?

— Ну вот тусовке интеллигентно-богемной. Всех раздражало, и они высказывали это за глаза.

— В Краснодаре не настолько токсичная тусовка?

— Во всяком случае, внешне — нет. Дружные.

— Вы хотите сказать, что Ростову не хватает инициативных бизнесменов?

— Конечно. Я часто слышу от людей, связанных с ресторанным бизнесом, что художники в Ростове — это маргиналы, наркоманы и алкоголики, и зачем с ними носиться. По их мнению, Ростов — это гастростолица.

«Лучше делать хоть что-то, чтобы не сойти с ума»

— Когда последний антивоенный перформанс вы проводили?

— В 2017 году. Мы отрывали у людей обычные пуговицы и пришивали военные. Потом еще был другой, «Не стреляй» назывался. Мы там обстреливали картины. Он был связан и с нарастающей непонятной обстановкой, и с конфронтацией академического и современного искусства. Там участвовали Елена Лобко, Инна Федерова и Карина Иванова. Но многим художникам сложно продолжать перформансы. Потому что не всем легко не просто показывать свой продукт, но и быть им.

— Только поэтому?

— Потому что боятся, имеете в виду? Я сейчас предлагаю своим друзьям сделать перформанс антивоенный. Одна из художниц готова поддержать меня в этом. Но другие художники и люди из творческой сферы — они боятся. Я с ними спорю. Люди очень запуганы. Хотя они придерживаются точки зрения «За мир». Но сделать даже что-то невинное боятся.

— А вы не боитесь?

— Я — нет. Во-первых, сколько можно бояться? Во-вторых, зачем такая жизнь, если ты боишься шаг ступить? Чего бояться? Тюрьмы? Ты уже в тюрьме. Но единственное… там пыток, конечно, бояться можно. Надо понимать, до какой черты ты будешь бояться. А когда начнут твоих друзей сажать, ты будешь молчать?

И вообще я смотрю, после антивоенных акций хватали людей, но уголовное дело ни на кого пока не завели. Вспомнить, например, мужчину, который раздавал «Оруелла». Пока что за такое не стреляют и не пытают.

— Насколько художник может чувствовать себя свободно?

— Недавно Олег Кулик сделал скульптуру [«Большая мать»], и ему вменили дело о реабилитации нацизма. И какие-то эти истории абсурдные. Некоторые люди делают более смелые жесты. Но их никто не трогает. Как-то точечно выбирают. Непонятно, где логика. Ну что Кулик такого страшного сделал, угрожающего их режиму?

Но думаю, ничего серьезного не будет. Хотя, конечно, всё может быть — раз, и 37-й год. Но мне кажется, вряд ли. История если повторяется второй раз, то в виде фарса.

— Вы говорили, что каждый должен иметь гражданскую позицию, а искусство — аполитично.

— Да, может быть аполитичным, но у меня оказалось, что нет. Оно само вышло. Только в перформансах сознательно. А вот именно в скульптурах, мне казалось, нет политики. Но она была.

— Скульптуры, которые сейчас выставлены в библиотеке, в какой период создавались?

— В 2021 году, до этих всех событий. Когда меня попросили их выставить, я не хотела, потому что они воинственные. Но это другая воинственность, больше фантастическая — мутанты, апокалипсис. А вот сейчас мне что-то делать не очень нравится. Ты высказываешься либо за, либо против ситуации. А делать вид, будто ничего не происходит… Это не очень уместным мне казалось. Но потом я пришла к выводу, что лучше делать хоть что-то, чтобы не сойти с ума. Иначе будешь сидеть и всё время думать об этом, переживать.

— Вы участвовали в международных выставках, они ограничили участие российских художников?

— Да… Сейчас еще и требуют от известных деятелей признать, что они не поддерживают [спецоперацию на Украине]. Но мне кажется, это уже перебор. Да, думаю, люди искусства должны делать заявления, но требовать нельзя. Здесь заставляют молчать, а там — говорить. Человек имеет право бояться в конце концов.

— Искусство вне санкций?

— Да.

— Некоторые ростовские художники, скульпторы переехали за границу в последнее время. Среди ваших знакомых много таких?

— Да, есть такие люди. И ростовские, и краснодарские знакомые уехали. Они и до этого собирались, но происходящее их спровоцировало это сделать. Я их не осуждаю, но считаю, что еще не всё потеряно.

— Сами то есть не планируете уезжать?

— Пока что нет. Но я понимаю, что разные могут быть ситуации. У меня же есть дочь. Многие говорят, что потом может быть поздно. Брат у меня в Китае живет и говорит: «Давай быстрее, переезжай ко мне». Но когда был коронавирус, он тоже говорил, что мы все умрем. А я ему теперь говорю: «Видишь, говорил, что мы все умрем, а никто не умер».