Курятники смерти. История немецкого концлагеря в Ростовской области, где погибли 7 тысяч узников

До войны на окраине Белой Калитвы стояли птичники местного совхоза. После оккупации Ростовской области и начала Сталинградской битвы загоны обнесли колючей проволокой — вместо кур там стали держать детей, женщин, военнопленных. Всего за полгода существования лагеря от голода, болезней, холода и расстрелов погибли до семи тысяч узников. Спецкорреспондент 161.RU Ирина Бабичева рассказывает историю белокалитвинского концлагеря и размышляет о том, почему одно из самых жутких преступлений нацистов на Дону оказалось почти забыто.

Прохожие на улицах Белой Калитвы удивляются, когда узнают, что живут по соседству с бывшим концлагерем. Те, кто знают, оговариваются: не уверены, настоящий ли это лагерь смерти, ведь крематория при нём не было. Белокалитвинский концлагерь характеризуют как «пересылочный» или «распределительный» — здесь оценивали, годится ли человек для работы в Германии. Тех, кто не прошел отбор, просто оставляли в бараках. Питание узникам не полагалось.

Военнопленных и гражданских содержали в разных условиях: красноармейцев стерегли строго, в туалет водили под конвоем. Гражданским разрешали выходить из птичников. Детей отпускали в станицу — попрошайничать. Так они кормили семьи.

Лагерь функционировал меньше полугода — с июля 1942-го по январь 1943 года. Комендантом был гестаповец по фамилии Эрлих, который, по архивным документам, ежедневно расстреливал узников.

— Мог вывести человек десять и тренироваться: вот сегодня я стреляю и должен всем попасть в правый глаз. Завтра — в левый глаз. В следующий день — в какую-то еще цель. Вот такое у него было развлечение, — рассказывает Елена Ельникова, руководитель музея школы № 4.

— Немцы очень боялись тифа. Они старались ограничить контакты. Потому что неизвестно, от чего помер этот человек. <…> Один барак, где были заболевшие тифом, они вообще сожгли. Полностью со всеми — и живыми, и мертвыми, — говорит директор Белокалитвинского историко-краеведческого музея Валентин Хлебнов.

— Сколько там было человек?

— Ну кто ж знает.

По архивным данным, в середине октября 1942 года в лагере держали около 10 тысяч человек. 13 октября тысячу рабочих отправили эшелоном в рейх. Вскоре в Белую Калитву начали массово свозить жителей осажденного Сталинграда, и к началу ноября численность узников выросла до 30 тысяч.

Людей начало становиться меньше с первыми холодами — узники начали замерзать в птичниках с пустыми оконными проемами.

Ранняя осень

Семья Егоровых жила в Сталинграде на улице Рабоче-Крестьянской, в доме на шесть квартир. Отец работал в магазине у дома. К началу войны в семье было трое детей: дочери Лиля и Валя, годовалый сын Витя.

Война для 11-летней Лилии началась с песни «Вставай, страна огромная», с которой под окнами Егоровых прошел строй отправлявшихся на фронт солдат. Девочка с любопытством смотрела на форму красноармейцев, не до конца понимая, что происходит. Скоро папа закрыл магазин и тоже ушел на фронт, мама стала работать поваром на военном заводе.

Вечерами Егоровы слушали новости по домашнему радиорепродуктору. Собирались с соседями за большим столом во дворе. Женщины читали письма, которые им с фронта отправляли мужья, братья и отцы.

23 августа 1942 года — «в то самое 23 августа», как говорит Лилия Егорова, — она была у подруги. Девочка услышала свист, взрывы — испугалась и побежала домой, не понимая, что город бомбят. Мама велела дочерям быстро собираться. Но Лиля и Валя не взяли ни еды, ни одежды, уложив в портфели кукол.

Бомбежку Егоровы переждали на окраине города. Грызли сухари, которые захватила мама. Утром, когда стихло, вернулись и обнаружили, что их квартиру разбомбило. Осталась только добротно положенная печь.

— В ней мама держала бутылку водки. Водка сохранилась. Представляете? Всё разбомбило, квартиры не было, всё разнесло, а бутылка водки сохранилась в этой печи, — вспоминает Лилия. После бомбежки семья укрылась в подвале. — Немцы нас выгнали где-то в конце августа или первых числах сентября. Нам бы в школу идти.

Вместе с Егоровыми выгнали многих сталинградцев. Они шли пешком до станции Чир, где всех посадили на открытые платформы и повезли в Калитву. Поезд двигался так медленно, что Лиля и Валя могли спрыгивать с платформы и рвать сентябринки.

Всех «великовозрастных», то есть от 12 лет, отправляли на принудительные работы в Германию. Возраст Лили угадать было сложно — девочка была невысокой, светлой и худенькой. Таких «худых и дохлых», как говорит женщина, не забирали. Егоровых разместили в бывшем птичнике.

— Кур там не было — [только] опилки и перья. Мама нас в тепло, в самый уголок, поселила. Как начали кусать вши куриные! Это ужас. Я и не знала, что они такие жестокие.

Девочка быстро стала изъясняться с немцами на их языке. Лилю не трогали: «красивенькая девочка и заговаривала им зубы». Лиля считает, что была пронырливым и шустрым ребенком. Настолько, что выбегала из барака и подходила смотреть на рвы, куда сбрасывали умерших. Тел было много даже в сентябре.

— Там была не одна яма [была]. Две ямы. Одна пустая, подготовленная. А вторая яма с трупами. Трупы были разные. И дети умершие, и солдаты убитые, и люди, которые поумирали, пожилые там были. Всякие были. <…> Расстреливали немцы. И умирали от ран, от болезней, холода.

Одной октябрьской ночью Егоровых выкрали из лагеря партизаны, с которыми чудом договорилась мама. До освобождения Ростовской области семья жила в хуторе Апанаскин. Тут-то и пригодилась бутылка водки, уцелевшая при бомбежке: ее смогли выменять на 16 килограммов пшена. На нём Егоровы и выжили. Варили кашу и куриный суп.

Фашисты отбирали у людей птицу и съедали всё, даже лапки. Лиля собирала куриные кишки, промывала, мелко рубила — они шли в пшенный суп.

3 мая Лиле исполнилось 90 лет. Она до сих пор не любит есть курицу.

— Иногда лежу вот так ночью и не сплю. И вспомню что-то. Такое, что и забыла даже. <…> Как разбомбило квартиру. И вот я даже представляю всё зрительно. Вот мне кажется: всё это есть. У меня впечатление такое, что оно и сейчас так там стоит, — говорит Лилия.

Поздняя осень

Валя Вавилина родилась в Сталинграде в 1933 году в семье раскулаченных. У нее были старшая сестра Катерина и два брата — Алексей и Коля. Отец работал на Сталинградском тракторном заводе.

На фронт мужчину не призвали — он сильно травмировал ногу и ходил на костылях. Поэтому после оккупации, в конце октября, семью Вавилиных в полном составе отправили в белокалитвинский концлагерь.

На подъезде к Калитве поезд остановился: мост был разбомблен. Фашисты погнали пешком. Шел дождь, к рассвету на промокших сталинградцев пошел снег, утром ударил мороз.

— Немцы торопили. Стреляли. Помню, девушка такая. В туалет же никуда не пойдешь. И она, видно, за ящиками сходила в туалет. Он ее заставил съесть то, что... Она, конечно, не сделала этого, — вспоминает Валентина.

До концлагеря эта девушка не добралась — нацист застрелил ее под Калитвой.

— Когда пригнали, в птичниках уже умершие лежали. Окон никаких не было. А проемы большие, — говорит Валентина. — Мы там замерзали. Померзли все. Когда строили завод, там костей было… Трупы лежали.

По воспоминаниям Валентины, в птичниках не было ни одного оконного стекла, а проемы были громадные. Шел снег. Мать грела детей своим телом по очереди. Из птичников гражданские могли выйти за хворостом и в туалет — им служила открытая площадка за сараем; военнопленных всегда сопровождали вооруженные нацисты.

Брата Лешу угнали в Германию. Катерину не забрали — она не спускала с рук маленького Колю, и нацисты решили, что она его мать.

Жители Калитвы подкармливали узников мороженой тыквой — перед едой ее разогревали в руках. Дети ловили воробьев — они тоже шли в пищу.

Хорошо, считает Валентина, что на площадке рос бурьян: толстые стебли ломали и жгли, можно было греться.

Хорошо, что догадались захватить овечье одеяло — мамино приданое. Под него забивалась вся семья.

Хорошо, что недолго пробыли в концлагере.

Через две недели после заезда, ночью, дети услышали снаружи барака: «Вавилины здесь есть? Вавилины?» Звала тетя Даша — сестра по отцу. Тетя Даша тоже жила в Сталинграде, тоже была угнана в Калитву, сбежала и прижилась в хуторе Живые Ключи.

Тетя Даша организовала подводу для побега. Вавилины обвязали лошадям копыта мешками, набитыми соломой, чтобы топота не было.

О том, что брат Леша жив, Вавилины узнали спустя много лет. На запрос Валентины Федеральная служба контрразведки подтвердила, что Алексей полтора года был в лагере на территории Австрии. В Россию он вернулся уже взрослым, с ослабленным здоровьем, и умер в 44 года.

Валентина признаётся, что концлагерь ей часто снится. Нацисты для нее на одно лицо: в лаковых сапогах, с автоматами и откормленными овчарками.

Зима

В Калитве, когда спрашиваешь про лагерь, первым делом вспоминают фамилию Сорочинского. Это почетный гражданин города, заслуженный врач РСФСР, много лет руководивший местной больницей. Василий Сорочинский родился в Сталинграде, пятилетним ребенком прошел лагерь. Вырос в Тарасовском районе, выучился в мединституте и попросил направить его работать в Калитву — в знак благодарности городу, в котором выжил.

Сейчас Василия Сорочинского уже нет в живых. Архивное видео, на котором врач вспоминает детство и злоключения в концлагере, 161.RU предоставила его семья.

Когда началась война, отец Василия ушел на фронт.

Мама Мария пекла хлеб. Немцам показался подозрительным шедший из трубы дым, и они обстреляли дом. Начался пожар. Чугунки, в которых готовили тесто, стояли стопками. От жара они сплавились в лепешку. Температура дошла до кровли бомбоубежища, и оно загорелось. Родственник Сорочинских их спас — открыл дверь, и семья смогла перебраться в другое бомбоубежище.

В Калитву Сорочинских отправили в сентябре. Семья находилась в лагере вплоть до освобождения в январе 1943 года.

— И в этом курятнике все ложились друг на друга, чтобы обогреть. Там же не топилось ничего. Соломенные крыши были. Наутро все, кто сверху был, замерзали. Вытаскивали сотнями. Там были выкопаны ямы. Всех сбрасывали. <…> Толпами мы ходили по городу Белая Калитва. Я с сестрой. Она была старше меня. Кто пол-луковицы даст, кто пол-картошки, кто может, семечек… Мы были настолько рады.

Врач рассказывал, что тела выносили не сразу. Другие узники ими затыкали окна и щели в птичниках, чтобы меньше дуло. Бывало такое, что и укрывались мертвыми.

Другие узники, с которыми поговорил корреспондент 161.RU, это подтверждают.

Акушер-гинеколог Нина Сорочинская, вдова врача, слышала много воспоминаний свекрови о концлагере. По дороге на Калитву у женщины умер двухмесячный сын — брат Василия. Имя мальчика Нина не помнит. Свекровь рассказывала, как простилась с младенцем: привязала ребенка к доске и отправила плыть по Волге. Останавливаться, колотить гроб и рыть могилу нацисты не дали.

По словам женщины, в Волгу уплыло много досок с детьми.

— Рассказывала страшные вещи. Не стирали. Дети же маленькие. Обмочились — где сушить-то пеленки? <…> Мать на себя наматывает, чтобы высохло, и перепеленать сухим. Запах стоял, конечно. На своем теле, как на печке.

До войны в семье Сорочинских было пятнадцать детей. После осталось пятеро.

Сын врача Сергей Сорочинский уверен, что братьев и сестер его отец потерял и в концлагере, но подробностей ему не рассказывали.

Другая сталинградка, Клавдия Воронина, помнит освобождение: накануне, когда немцы поняли, что дело плохо, стали вести себя не так, как обычно. Раньше были отстраненными, а в январе стали буянить, соваться в бараки. Перепуганные узники кричали, что у них тиф. Нацисты грозились взорвать птичники. Пили. Пели. Играли на губных гармошках — громко, красиво, не уснуть. Стреляли. К утру Клавдия все-таки смогла задремать. Проснулась, когда рассвело. Стояла тишина.

Выглянули. Всё как было: машины, танки, пушки, а вокруг — никого. Какое-то время узники пребывали в замешательстве: где немцы? Где собаки? Может, спрятались?

Потом пришли советские разведчики на лыжах, спросили, сбежали ли немцы, и объявили свободу.

Настоящий человек

Нацисты разрешали детям выходить за пределы лагеря и попрошайничать. Белокалитвинцы помогали узникам — давали детям еду, чтобы они кормили семьи.

Иногда местные жители ходили в немецкую комендатуру: утверждали, что в лагере находится их родственник, повторяя услышанные у детей подробности о семьях. Если «родственник» находился, его могли отпустить.

Некоторые жители Калитвы брали на воспитание детей из лагеря.

Есть белокалитвинцы, которые и сейчас не знают, что их забрали из концлагеря, говорит Александра Попова, заведующая отделом обслуживания городской библиотеки.

Таких детей немало: сын бывшей заведующий загсом прибился к матери четырехлетним ребенком, она его вырастила, записала на свою фамилию. В семье бывшего директора музея, Николая Матвеева, тоже жила «завшивленная девочка».

«Мы с матерью взяли девочку Нину четырех-пяти лет на воспитание, чему я очень противился, но потом, когда ее через полтора года забрала мать, плакал», — писал Матвеев в воспоминаниях.

О спасенных детях в Калитве ходят легенды. Многие историки и белокалитвинцы слышали или прозвище Немуха, или даже историю о женщине, которая вынесла из лагеря около сотни детей и пристроила их в местные дворы. Попова утверждает, что Немуха — никакая не легенда, а реальный человек.

— Татьяна Немуха. Так в казачестве заведено, что человека зовут не по фамилии или имени, а по его кличке. Вот ее называли Немуха. Потому что у нее и мать была немая, и бабушка немая, и она немая. Кстати, у нее дочь тоже была немая. И она была такого мужеподобного вида, — вспоминает Попова.

Немуха носила широкую казачью шубу без пуговиц на запахе. В шубе на груди она и вынесла детей, которые позже осели в станице.

Местные жители рассказывают, что Немуха давала фашистам взятки самогоном, чтобы те пускали ее на территорию лагеря. Каждый визит за проволоку — бутылка.

Каждая спасенная жизнь — бутылка.

Александра Попова утверждает, что видела Немуху. После войны высокая непривлекательная женщина родила девочку «для себя». Дочь казачки была одного года рождения с Поповой, жили они тоже рядом, на одной улице.

Дети смеялись над дочкой Немухи, потому что девочка не умела разговаривать.

Бывшие узники тоже помнят Немуху. В одном птичнике с Сорочинскими была женщина, недавно ставшая матерью. Узница кашляла кровью и находилась при смерти. Ее дочь, покрытая язвочками, имела болезненный и истощенный вид.

Узница была набожной, много молилась. Умирая, попросила других женщин отдать ребенка жителям станицы, чтобы «похоронили по-христиански».

Девочку вынесла из лагеря Немуха, и след ребенка потерялся.

Спустя двадцать лет в гинекологический кабинет Нины Сорочинской зашла молодая женщина — становиться на учет по беременности. Врач заметила, что у женщины почти нет зубов, и отчитала пациентку. Та отмахнулась: «Ой, у меня такое детство было. Зубы, знаете, дело десятое». И рассказала эту же историю.

Оказалось, Немуха пристроила малышку к местной бездетной женщине. Приемная мать собирала лечебные травы, сушила и купала в них девочку. Младенца она кормила козьим молоком. Постепенно язвочки прошли. Ребенок окреп и выжил.

Долгая память

В двадцатилетний юбилей со Дня Победы бывшая узница лагеря Анна Рыбаченко вернулась в Белую Калитву. В войну Анна командовала пулеметной ротой 40-й гвардейской стрелковой дивизии.

Как пишет историк-краевед Николай Кулишенко, Рыбаченко привезла букеты цветов и заказала венок, который хотела возложить на могилу тех, кто погиб от рук фашистов.

«Но, увы, могилы там не оказалось, — отмечает Кулишенко. — На том месте, где был лагерь и стояли птичники-бараки, она увидела стены металлургического завода. И никакого следа».

Приезжали и другие выжившие сталинградцы. Они, по словам главного редактора белокалитвинской газеты «Перекресток» Светланы Алиповой, хотели почтить память погибших родственников.

— Приехали — а где поклониться? Некому. Ничего нету, даже памятного знака. Поэтому руководство завода, общественные организации решили поставить памятник на территории завода, — говорит Алипова.

После войны в Белой Калитве продолжили строить завод, который задумали еще в 30-е. Там, где стояли бараки военнопленных и гражданских, появились цеха.

«Когда после войны вновь возобновилась стройка металлургического завода, то в котлованах находили бесчисленное множество останков — человеческих костей», — пишет Кулишенко. По его сведениям, здесь захоранивали и живых людей тоже.

— Действительно находили захоронения. Поскольку шло быстрое восстановление народного хозяйства, этим как-то не обеспокоились. Потом, в начале девяностых, строили новый корпус. Рабочие наткнулись на еще одно захоронение. Они пришли — и: «Светлана Анатольевна, до каких пор мы будем лопатить кости? Мы не будем дальше продолжать работу. Давайте что-то делать с этим». В область обратились, местную власть, общество защиты памятников, — вспоминает Алипова.

Инициативная группа добилась разрешения на перезахоронение. Так на Белокалитвинском городском кладбище появилась братская могила, куда перенесли останки узников. Стелу — четырехгранный обелиск с красной звездой — видно издалека. За ним установлена гробница, на которой написано: «Здесь захоронены останки советских людей, замученных в фашистском лагере, располагавшемся в годы Великой Отечественной войны на нынешней территории Белокалитвинского металлургического завода».

Сколько человек перезахоронили в братскую могилу, неизвестно.

Мемориал, свидетельствующий о том, что на территории завода был лагерь, поставили в 1990 году — спустя ровно 47 лет с даты освобождения. За большим серым камнем натянули колючую проволоку — она настоящая, утверждает начальник отдела по корпоративным отношениям «Алюминий металлург рус» Галина Алентьева. Проволока на памятнике та самая, которой обносили птичники.

Табличка на памятнике гласит: «На территории завода в годы Великой Отечественной войны (июль 1942 — январь 1943) находился фашистский лагерь, узниками которого были тысячи советских людей. Вечная память безвинно погибшим».

— Самое главное — чтобы люди, у которых родные там погибли, могли прийти, возложить цветы и поклониться, — считает Светлана Алипова. — Потому что мы не знаем, кто там. И они приезжают и не знают — то ли перезахоронили их близких, то ли остались в земле на территории завода.

Про то, как пребывание в концлагере повлияло на дальнейшую жизнь узников, рассказал Сергей Сорочинский.

— Они все очень боялись голода. Приедешь в деревню, а тетушка консервы делала. Можно было целую армию накормить. Серьезно, на весь подвал. Они держали птицу, индюков, уток и всё остальное. <…> Они всё время делали эти запасы. Куда ни лезь.