«За вакциной в Москву ездили без остановок»: ростовские врачи вспоминают вспышку дифтерии в 90-х

Число больных коронавирусом в России перевалило за шесть тысяч. Власти регионов каждый день вводят новые меры — запрещают выходить из дома без надобности, устанавливают контрольные пункты на улицах, дезинфицируют остановки и общественный транспорт. Изменившаяся за две недели обстановка пугает — неужели действительно дела идут так плохо? Чтобы понять, так ли это, 161.RU посмотрели на то, как Ростов и страна справлялись с другими крупными вспышками. Например, с дифтерией в 90-е годы.

В первой половине 90-х в России среди взрослых стала чаще регистрироваться дифтерия. Ежегодно больных становилось больше на 200%. Суммарно в период с 1990 по 1996 год дифтерией заболели 111 144 человека. Более трёх тысяч человек умерли из-за инфекции. Пик пришелся на 1994 год, когда всего больных было 40 тысяч, из них погибла тысяча.

Дифтерия — это инфекция, которая поражает верхние дыхательные пути. Она передается воздушно-капельным и контактно-бытовым путями и через зараженную пищу. Токсин, который выделяет дифтерийная палочка, один из самых ядовитых в природе. Дифтерия распространяется не так быстро, как грипп или коронавирус. Но её нельзя вылечить, отсиживаясь дома и принимая лекарства.

В период с 1991 по 1997 год в Ростове зафиксировали более тысячи случаев дифтерии, 16 из них привели к гибели. Вспышки инфекции приходились на осень–зиму, больше всего больных поступало из центра города, особенно из старых домов. Дифтерией заражались люди всех возрастов, но больше всех пострадали непривитые дети.

— В Советском Союзе прививали всех, без спросу и лишних разговоров. А к началу 90-х появилась прослойка непривитых людей. Болезнь не ожидали. Когда у нас умер первый человек и вскрытие показало, что это была дифтерия, главврач был шокирован. Орал: «Какая к чертовой матери дифтерия?! У нас в стране её быть не может!», — рассказывает Ольга, работавшая инфекционистом в одной из больниц города в этот период.

Как вспоминает Ольга, первая больная пришла в больницу слишком поздно. Десять дней она ходила по врачам, обращалась к лорам, терапевтам и другим специалистам, но никто не мог её адекватно диагностировать. Врачи вкололи ей сыворотку, но она уже не смогла повлиять на исход болезни.

— И так нередко случалось, что люди прибывали уже «тяжелые». Мы работали не только по городу, но и принимали из Кагальницкого района. К нам оттуда возили людей, из сельской местности. А им же не до этого — дела по хозяйству сделать, то-сё. Только потом вспоминают, что надо к врачу, — вспоминает Ольга.

Работать в этот период было непросто, особенно с тяжелыми больными, рассказывает Борис, коллега Ольги. Несмотря на это, никакой паники — ни среди врачей, ни среди пациентов или жителей города — не было.

— Было четкое понимание, что цифры большие — и у нас, и по стране. И мы быстро отреагировали и подготовились, без какой-либо паники. Плюс была хорошая база — отделения были боксированы, изолированы от окружающего мира. Так что не было случаев внутрибольничных заражений. Изолировали серьезно, никакого права на выход, никаких контактов, — вспоминает Борис.

Каждая палата была изолирована, в каждой был душ и туалет. При входе в палату был предбоксник, в котором врач мог надеть халат для посещения каждой палаты. Там же была и раковина для мытья рук. Когда врач заходил к больному, он надевал этот второй халат, а после осмотра возвращал его обратно в помещение перед палатой. Мыл руки в раковине и только после этого выходил.

— С масками проблем не было. Четырехслойные марлевые, многоразовые. Меняли каждые два часа. Мы их помечали нитками или фломастерами, чтобы было проще вести график. Утром ходим в тех, что помечены желтым, потом ходим в зеленых и так далее. Опасений подхватить что-то через контакт или дыхание вообще не было, — вспоминает Ольга.

Варвара, работавшая вместе с Ольгой и Борисом в одном медучреждении в тот период, считает, что поток заболевших был небольшим. Трудно было из-за того, что лечение нужно было назначать немедленно. Уже на пятый день болезни у человека могло развиться поражение черепных нервов, которое приводило к параличу дыхания и глотания.

— И платили не всегда, а когда платили — мало. Все было неплохо, пока оставался резерв со времен СССР — лекарства, сыворотки, которыми лечили дифтерию. Но к 1996 году все это закончилось, — рассказывает Варвара.

Как объяснил Олег, врач-инфекционист, работавший в период вспышки дифтерии, сыворотка — фактически единственное лекарство, которым можно излечить болезнь. Антибиотики практически бесполезны. При этом в 70–80-е годы ни в СССР, ни в каких-либо других странах дифтерия практически не регистрировалась. По три, пять, десять человек, не больше, изредка заболевали ею. Поэтому сыворотки всегда было не так много — имелся запас на несколько лет, но не на случай масштабной вспышки на все СНГ и Европу. Когда началась вспышка, которая охватила Россию, сыворотки сразу стало не хватать. А её не сделаешь «на коленке».

— Производство сыворотки — это процесс, который занимает от шести до восьми месяцев. Сыворотку производят так же, как производили в XIX веке — нужны специальные подобранные лошади, которых иммунизируют препаратами, чтобы у них выработался иммунитет. Отбирается сыворотка — и противоядие готово, — сказал Олег.

Вспышка дифтерии ударила не только по России, но и по Европе. При этом, когда масштабы заболеваемости стали понятны, все начали придерживать свой «стратегический запас» вакцины. Все, что было на мировом рынке, либо использовали, либо держали в резерве.

— Я тогда понял, насколько мала Земля. Сейчас-то понятно, как мала дистанция — из-за интернета, коммуникации. Но тогда я это прямо ощутил. Потому что сыворотки не было нигде. Ни в Ростове, ни в России, нигде в мире. Её просто не было физически, — вспоминает Олег.

Минздрав России тогда отобрал резерв противодифтерийной сыворотки из регионов к себе, в Москву, и распределял по запросу. В Ростове при этом лежали больные дети и взрослые, которые нуждались в срочном лечении.

— И я ездил в Москву за сывороткой. Мне давали машину — новенькую «Волгу», двух водителей. Времена неблагополучные — нет ни бензина, ни заправочных станций. Водители брали с собой по 3–4 канистры, каждая на 10 литров, заполняли их и ехали. Без остановок — хоть в ночь, хоть в день. Забирали на базах Минздрава под Москвой небольшие картонные коробочки сыворотки и тут же ехали обратно. Машину даже не глушили. Ездили несколько раз, пока ситуация не стабилизировалась, — рассказывает Олег.

Вспышка пошла на спад только тогда, когда удалось заново вакцинировать большое количество людей, чтобы сдержать болезнь. По словам Варвары, на это ушло немало труда, поскольку кадров сильно не хватало. При этом уровень эпидемического расследования был на крайне высоком уровне. Специалисты долго расспрашивали больного о том, где и как заразился человек, с кем он контактировал. Затем выезжали по месту жительства, чтобы определить, нет ли там зараженных. В день удавалось провести одно-два эпидрасследования, после этого врач просто валился с ног от усталости. Не было ни специального транспорта, ни серьезных средств защиты — вроде полных костюмов изоляции.

— Смена кончалась тогда, когда больному становилось лучше. Или когда рядом появлялось надежное плечо. Работа была тяжелой, без мысли о себе, деньгах. Не всегда помнил — ходил ты в туалет сегодня вообще или нет. Спустя многие годы после этой вспышки я встречала людей из разных медучреждений, с которыми я работала во время вспышки. Лоры, терапевты, инфекционисты. И они говорили, что то время было лучшим в их жизни. Тогда они понимали свою ответственность, нужность. И несмотря на условия работы, врач тогда чувствовал, что он нужен и важен. А не работник «сферы услуг», — вспоминает Варвара.

Между тем борьба с коронавирусом в Ростове продолжается. И на этом фронте появляются первые хорошие новости. Как ранее писал 161.RU, в городе зафиксирован первый случай излечения от китайской инфекции.