«Уволить меня требовали сверху»: Борис Розин — о реанимации, начальстве и уходе из ГБ № 20

Борис Розин в ноябре покинул коллектив ростовской городской больницы № 20 после трех десятилетий во главе отделения реанимации. В интервью 161.RU заслуженный врач РФ рассказал, с каким трудом ГБ № 20 создавала ковидный госпиталь, как выбивали медоборудование и почему после резонансной гибели пациентов 11 октября горбольницу начали покидать реаниматологи.

К открытию ковидного госпиталя не получили ни одного СИЗа

— Поначалу вы не соглашались на интервью. Потом сами позвонили и предложили его провести. Почему?

— Меня не понимали бывшие пациенты. Они звонили и спрашивали, сколько я еще буду молчать. Негодовало и врачебное сообщество, в котором меня знают как старожила этой больницы. К тому же многие были возмущены тем, сколько грязи полилось на умершего [экс-главврача ГБ № 20 Юрия] Дронова. Да и в вашем интервью нынешний главный врач «двадцатки» Ваган Саркисян говорил про меня и Дронова. Я не хочу, чтобы его поливали грязью. Не буду отрицать, у нас Юрием Ивановичем были конфликты. Но он был нормальным главврачом хорошей горбольницы.

— Это до распространения коронавируса. А был ли он хорошим руководителем в период пандемии?

— Во-первых, Дронов переформатировал непрофильную больницу в инфекционную — это колоссальная работа. Во-вторых, мы имели хорошие результаты лечения. В-третьих, Дронов сам умер с ковидом. К сожалению, он был человеком системы и пытался сделать всё, что в ее рамках было возможно. Но когда 3 мая мы открыли ковидный госпиталь, больница была абсолютно не готова. Дефицит врачей составлял 40%. У меня было всего семь аппаратов ИВЛ экспертного класса — причем это были наши же старые аппараты. А главврач не имел ни одного комплекта СИЗов.

— Я знаю, что врачи были в зоне в костюмах.

— Конечно. Но эти комплекты мы выбили не по контракту, а по квоте из Москвы. Тогда начались мои первые конфликты с главврачом и администрацией. Связаны были с тем, что я залез в святое святых — закупки медоборудования.

— Вы переделывали свою аппаратуру под работу с коронавирусом?

— Еще в сентябре мы должны были получить 41 аппарат ИВЛ. По сей день, насколько мне известно, их нет. Мы с Дроновым убедили мэра (речь о сити-менеджере Алексее Логвиненко. — Прим. ред.) купить на старые аппараты ИВЛ для новорожденных взрослые версии. И 5 июня в строй вошли еще 11 аппаратов ИВЛ SERVO-i — это лучшие в мире аппараты. Помогали и спонсоры — Иван Саввиди, например, доукомплектовал эти аппараты программами для неинвазивной вентиляции. Сегодня они могут проводить качественное искусственное дыхание пациентам [с массой тела] от 500 грамм до 250 кг.

— Ходили к чиновникам?

— Я пытался им доказать, что коронавирус опасен. До ковида у меня был опыт работы со свиным гриппом. Весной я поехал в Москву. Увидел, что новая зараза намного страшнее. В марте и апреле я обивал пороги ростовских чиновников — доказывал, что подготовлены мы плохо, нужной аппаратуры нет. В кабинетах на меня смотрели как на дурака. В апреле к нам приехал губернатор с толпой чиновников. Я сказал Дронову, что в показухе участвовать не буду. Он ответил: «Тогда не мешайте». Подкатили к обычным кроватям наши наркозные аппараты и представили это так, как будто госпиталь абсолютно готов принимать больных.

— И вы не стали мешать?

— Не выдержал. В последнюю операционную для новорожденных приволок реальные аппараты с универсальной вентиляцией легких. И сказал: «Василий Юрьевич [Голубев], хотите посмотреть на настоящие аппараты? Положение-то тяжелейшее. К нам идет большая беда, местные чиновники не смогут с ней справиться. У нас в палатах бутафория. Будет очень много больных и умерших. Коек не хватит». Мои слова вызвали очень большое удивление у Алексея Логвиненко. Он спросил: «Вы сами-то в это верите?» Я ответил: «Абсолютно. А когда поверите вы, будет поздно».

— Дронов там присутствовал? Какова была его реакция на ваши слова?

— Присутствовал. Но это система. Если бы я был главврач, и мне бы сказали: «Открывай ковидный госпиталь», а на руках не было ни одного контрактного СИЗа, я бы никакого госпиталя не открыл. Но недолгий бы из меня в таком случае вышел бы главврач. В процессе битвы за оборудование, борьбы с нехваткой коек и персонала Дронов говорил: «Перестань гнать волну. Я в системе 17 лет. Если ты не остановишься, снимут с работы сначала меня. Придет новый главврач и уволит тебя».

— Но сейчас больница оснащена неплохо. Откуда оборудование?

— Вертолетное производственное объединение приобрело в США бронхотроны. Предприниматели помогли приобрести силиконовые маски, губернатор выделил дополнительные деньги для приобретения крайне необходимых аппаратов Airvo, а профессор Владимир Эстрин закупил для нас большое количество фильтров для работы в «красной» зоне. Мы с Дроновым выбили у чиновников лучшие кровати — Merivaara Futura Plus. Предприниматели купили многоразовые СИЗы. Реаниматологи до сих пор в них ходят.

Врачей называл «мои дети»

— 11 октября вы были в отпуске и не присутствовали в отделении. Расскажите, как вы узнали о том, что в больнице нет кислорода.

— Я не просто был в отпуске 11 октября — ушел 10-го. О проблеме узнал от дежурных врачей. Один из них, Владимир Ильченко, позвонил мне. Еще я разговаривал с и.о. заведующего отделением реанимации Сергеем Богдановым. Первым делом я спросил: «Кислорода нет только у вас?» — «Нет, во всей больнице».

— Что вы им посоветовали?

— Что мог. Дежурным реаниматологам — сделать отметки в историях болезней. Богданову — написать рапорт главврачу. Слова Саркисяна о том, что врач волен изменить записи в историях болезни — это нонсенс. История болезни — это юридический документ, который не терпит никаких исправлений и переписываний. Это преступление.

— Как вы считаете, кто виноват в проблемах с кислородом?

— В своей жизни из врачей я завидовал только [экс-главврачу перинатального центра Валерию] Буштыреву: у него была собственная кислородная станция. В нашем городе такое может только сниться. Но я никак не могу понять: почему администрация считает журналистов и дежурных врачей виновными? Они, что ли, за подачу кислорода отвечают?

В «двадцатке» к кислородной рампе подключают баллоны, к каждому — отдельный кран. Вам надо поменять два? Вы закрываете конкретно эти краны и меняете. При этом из других баллонов поступает кислород. Таким образом, подача бесперебойна. А в этот день у них возникли проблемы с доставкой баллонов. Их не привезли. Саркисян говорит, что баллоны меняли час. Я у вас на глазах это сделаю за пять минут.

— Вы же знаете, городские власти отрицали дефицит кислорода.

— И кому мне верить — чиновникам или собственным врачам? Дежурные реаниматологи говорят, что кислорода не было. Это подтверждает в рапорте и.о. завотделением реанимации Богданов. [Замглавы администрации Ростова по социальным вопросам Елена] Кожухова заявила, что это все фейки, придуманные журналистами. А теперь Саркисян в своем интервью признался, что кислорода действительно не было. Я считаю, что Дронов не должен отвечать за кислородный скандал — он сам лежал в той реанимации и задыхался. Кто Кожуховой мог сказать, что проблем не было? Только руководитель больницы.

— Тогда больницу возглавлял Анатолий Титов — он исполнял обязанности главврача «двадцатки». На пресс-конференции в горздраве и.о. главы горздрава Ольга Барладян сказала: «От руководителя, исполняющего обязанности [главы] лечебного учреждения, поступила объяснительная, что все-таки перебои какие-то были».

— Что значит «какие-то перебои»? Это что, минута или две? Саркисян сказал вам правду: кислорода не было целый час.

— СК расследует смерть пятерых пациентов, которые погибли в реанимации за тот час, что не было кислорода. Но в тот день в больнице умерло 13 человек. Это же непривычно большая цифра для ГБ № 20?

— Да. Положение ухудшилось у всех кислородозависимых пациентов: в отделении реанимации, на этажах, в провизорном госпитале. Я считаю, что мы должны говорить не о тех, кто погиб во время отключения на аппаратах вентиляции легких или в тот день. Те больные находились в критическом положении. Шанс у них был, но минимальный. Кислородный голод охватил множество больных. Это был серьезный удар по тем, кто уже шел на поправку. Потом у кого-то хватило сил выкарабкаться, у кого-то — нет.

— Главврач ГБ № 20 Ваган Саркисян считает, что рассказавший об инциденте анестезиолог-реаниматолог Артур Топоров пиарится. Вы разделяете его мнение?

— Ни в коем случае. Я хорошо знаю Топорова. После того как поднялась шумиха, Артур мне позвонил и спросил: «Борис Григорьевич, я вас не подставил? Мне тут написали журналисты…» Он порядочнейший человек. Очень прямой.

— После скандала больницу покинули пять реаниматологов, работавших под вашим началом. Что вы чувствуете по этому поводу?

— Мне горько. Я внутренне усмехаюсь, когда читаю, как нынешнее руководство обещает «нанять новых врачей» и набирает фактически ординаторов. Реаниматолог — это штучный товар. На его подготовку уходит не менее 7–10 лет практики. Я их готовил. Этих врачей я называл «мои дети».

Стоял на коленях перед Левицкой

— Реаниматологи говорят, что вам предлагали быть главврачом «двадцатки», а вы отказались.

— Да, было такое. Не хочу заниматься тем, что не люблю.

— Главврач горбольницы Ваган Саркисян утверждал, что при Дронове каждый начальник был царем сам по себе.

— Никто не может сказать, что я друг Юрия Дронова — меня всегда интересовало дело. Но при всех главных врачах даже на планерки не ходил. Зато работал ночами. Любил реанимацию по субботам-воскресеньям, когда никто не отвлекает. Обожал «красную» зону, потому что в ней не было проверяющих и можно было заниматься тем, чем и должен заниматься врач, — лечить. Я вошел в нее 3 мая и прожил практически безвылазно пять месяцев. Иногда в зоне засыпал в кресле, иногда терял сознание. Длительное дыхание через фильтры всё равно приводит к кислородному голоданию.

— Не боялись заразиться?

— Конечно, поначалу боялся. Мне 67 лет, у меня избыточный вес, диабет. В свое время мой отец ушел на фронт. Многие мужики тоже не хотели воевать — боялись стать калеками, умереть. Но кто-то же должен был идти — тогда, сейчас! Это наша война. Я говорил эти слова, стоя на коленях перед [экс-главой горздрава Надеждой] Левицкой. Умолял ее помочь больнице, достать цифровой рентген легких. Как мы мучились с аналоговым рентгеном! Бегали в сапогах и комбинезоне с третьего этажа на первый проявлять кассету. На цифровом рентгене результат моментальный, его можно перекинуть коллеге на телефон, компьютер.

— Ваган Саркисян считает, что в больнице был хаос. Вы с этим согласны?

— Говорить, что в больнице был хаос и бардак, аморально. Мы работали семь месяцев и успешно лечили людей. Но были приказы на грани безумия: например, в жаркое ростовское лето заклеить окна, убрать все жалюзи и перекрыть вентиляцию. Это был ужас! Пот тек под полнолицевой маской, заливал глаза. Щипало. Больной пил воду — мы глотали воздух. Через два месяца разрешили естественную вентиляцию.

— Что такое «социально перспективные больные»? Это правда, что вы отказывались переводить в реанимацию пациентов, которые в этом нуждались, а реаниматологи консультировали их в других отделениях?

— За пять месяцев через мою реанимацию прошло около трехсот человек. В их историях болезней указаны адреса. В чем проблема проверить, сколько из них слесарей и таксистов? Задайте им вопрос: хоть одну взятку я принимал? У меня нет такой потребности, я много заработал в Швеции и Франции.

— То есть по блату вы никого не переводили?

— По моей просьбе главный врач областной больницы Вячеслав Коробка дал команду: всех врачей Ростовской области в тяжелом состоянии с ковидной инфекцией свозить ко мне. Это было в мае. В реанимации «двадцатки» лечили врачей из Зверево, Шахт, сотрудников онкоинститута, диспансера. Если умирающих врачей со всей области, которых мне привозили, считать блатными больными, то пожалуйста — я этого не стыжусь. Даже [экс-министр здравоохранения региона Татьяна] Быковская говорила, что на меня направили документы в Москву для получения большой правительственной награды. И что если у нее будет тяжелая форма ковида, придет лечиться только ко мне.

— А неперспективные больные есть?

— Есть больные с тяжелыми сопутствующими неизлечимыми заболеваниями. Люди старше 80–85 лет, которые практически не могут выжить с присоединившейся коронавирусной инфекцией. В результате дефицита реанимационных коек — на бумаге их было 105, на деле всего 23 — мы оказывали помощь в полном объеме на месте в отделениях госпиталя, что было согласовано как с Дроновым, так и с Титовым. Если это требовалось, вызывали реаниматолога, тот расписывал лечение. Нужна была реанимация — переводили. Было бы такое, что я кого-то отказался переводить — я получил бы взыскания. Откройте мою трудовую: ни единого. Когда я Дронову сказал: «Мне некуда класть больных», он ответил: «Лечите на месте в отделениях».

— Можно ли переводить всех в реанимацию?

— Можно, если достаточно коек. Но нужен баланс. Нельзя транспортировать всех терминальных пациентов, даже глубоко неизлечимых, в одно общее отделение, нарушая при этом все принципы санитарно-эпидемиологических норм. Проще говоря: больной не успевает умереть, а на его койку кладут другого пациента. Вот так быть не должно. При таком режиме в палатах создается особенно опасная бактериальная флора и грибы. Они добивают больных с коронавирусной инфекцией, даже если у них нет сопутствующих заболеваний и преклонного возраста. Ковид — это вирус. А есть еще бактерии.

— По словам Кожуховой, проверка управления здравоохранения города установила, что вы отказывали в приеме тяжелым больным в отделении реанимации, фактически — в оказании медпомощи.

— Была создана комиссия, о которой я ничего не знал. Она работала в августе. На больничный я ушел в конце сентября. До этого меня не ознакомили ни с какими выводами. Взысканий тоже не было. Правда необычно? Цель работы этой комиссии — дискредитировать мою работу. Но есть юридические нормы. Как можно верить записи о том, что мне звонили в два часа ночи, и я отказался кого-то принять? Там даже нет моей подписи. Вот почему ходу этой проверке не дали.

— Еще Кожухова говорила, что вы были в отпуске и посещали «красную» зону, чем нарушали требования безопасности.

— Я ходил лечить Дронова. И довел до состояния, что он ходил, кушал, смотрел телевизор. А когда случился скандал с кислородом, он мне сказал: «Я поеду в больницу на Сельмаш, там приготовили хорошую палату». Я спросил: «Может, до понедельника подождете?» Но он хотел пройти реабилитацию в отделении пульмонологии. Если бы решил остаться и умер бы у нас, скандал был бы еще больший. Про меня бы сказали: разделался с главным врачом.

— Почему вы уволились? Из-за проблем с медоборудованием? Проверки?

— Ваган Саркисян сказал, что мне надо уйти из больницы по собственному желанию. Это было требованием администрации [города]. Я не в обиде на мэра. Понимаю, что не вписался в систему. В «двадцатке» я отработал 47 лет и мог работать дальше. У меня есть медали за заслуги перед Ростовом и областью. Молчал бы — работал бы, получил какой-нибудь орден и по-прежнему был на хорошем счету. Но ухожу с чистой трудовой книжкой и совестью. Время всё рассудит.