«Пришел и понял: надо все менять»: главврач ГБ № 20 — о задохнувшихся пациентах, Топорове и переменах

Заведующий отделением травматологии БСМП, хирург Ваган Саркисян стал главврачом горбольницы № 20 в разгар большого скандала. За две недели до назначения несколько пациентов ковидного госпиталя задохнулись в реанимации. Власти поначалу пытались замолчать инцидент. Саркисян начал менять поставщиков кислорода, руководителей отделений и всю систему работы больницы — он рассказал обо всем в интервью 161.RU.

— Не страшно было прийти сюда после скандала с кислородом?

— Страшно. Был широкий резонанс на всю страну. Но из администрации поступило предложение, от которого было сложно отказаться. К тому же сделать что-то новое мне хотелось давно. И я, как авантюрист, кинулся в коронавирус. Видел… Нет, правильно так: слышал, что такое ковид. Мое отделение травматологии в БСМП закрывалось на изоляцию. Я переболел в октябре. Знал про изъяны в поликлинике, когда никак не можешь дождаться мазка. И я понимал, что здесь [тоже] не очень хорошо. Тут совсем другой ковид. Тяжелый.

— Что-то здесь раздражает?

— Хаос. Я не могу жить в хаосе. Я пришел сюда и понял, что всё надо переделывать. Я живу в системе, продумываю следующий день. У меня нет ничего сумбурного. Я был 20 лет заведующим отделением и только три недели как главный врач. «Травма» в БСМП жила так: на всё были разработанные и понятные алгоритмы.

Мне страшно надоели все эти разъяснения-пояснения. Я даю интервью, чтобы происходящее сумасшествие поставить на свое место. Больница очень хорошая. Как врачи работают в этих зонах! Им памятники при жизни надо ставить. А систематизировать работу, чтобы им легче было, — вот это уже моя задача.

Перспективные больные

— Вы приняли на работу много людей. В то же время от вас ушли анестезиологи-реаниматологи — и именно те, кто дежурил в ночную смену на 12 октября, когда произошло отключение кислорода. Почему?

— Артур Топоров мне сказал, что ему тяжело работать в больнице из-за обстановки, и он нашел себе новое место работы. У меня такой принцип: незачем держать человека, который хочет уйти и уже нашел работу. Что произойдет, если я его оставлю? Он будет работать не в полную силу.

Второй дежурный реаниматолог тоже ушел. Он хороший человек. Устал, не выдержал внимания прессы и захотел какое-то более спокойное место. Подал заявление 12 ноября, будет уволен где-то 30-го. Я вижу, что ему здесь по-человечески тяжело работать. В душу ему не лез. Смысл? Лучше наберу молодых. Я молодежь люблю — она слушает, хочет делать, рвется куда-то. А опытные люди, которые покажут им практику, у нас есть.

— Больницу покинули и другие реаниматологи — в общей сложности шесть человек.

— Я им объяснял, что сейчас не лучшее время собираться и уходить. Хотя дефицита кадров нет. Одна уходит по личным причинам — хочет больше времени уделять семье. Еще двое врачей, Печкуров и Харин, подали заявления в связи с другим скандалом. Была какая-то ситуация до меня: поступил больной, врачам перевели деньги на карту, больной скончался. 25 ноября Харин отозвал свое заявление, пожелал остаться в больнице.

Принял я 46 врачей, 37 медсестер, 11 санитарок и 19 человек прочего персонала — это фасовщики на пищеблоке, кислородчики, дворники и водители. Уволены за тот же период 5 врачей и 5 сестер. Ушли 14 санитарок. Они жили не в городе, им было трудно добираться. Еще и переболели тяжело, а значит, и восстановление непросто проходило.

Сейчас у меня почти остановлен прием медперсонала в больнице. Я точечно принимаю эндокринологов, неврологов, общих хирургов, реаниматологов. Вот реаниматологов я в это же отделение принял 5 человек. На этой неделе приму троих.

— Как вы относитесь к публикациям в прессе?

— Если информация достоверная, то положительно. Недостоверную не люблю. Я вижу ситуацию изнутри. Здесь — одна большая семья. Кто-то просто работает. Кто-то бедокурит. Кто-то пиарится.

— Вы имеете в виду врачей, которые публично что-то говорят? Топорова?

— Да, Топорова. Я его видел два раза.

— И вы считаете, он пиарится?

— Я считаю, да.

— А какой ему смысл?

— Ну а что он хорошего сделал для больницы, для города? Рассказал о том, что больные умирали, а он их жалел? А что же он не рассказывал, когда в реанимации лежали «элитные» люди? Остальные лежали на этажах. Вот я пришел — так было. На всех этажах лежали больные в тяжелом состоянии, нуждающиеся в интенсивной терапии.

— Вне реанимации лежали те, кому было положено там быть?

— Конечно. И реаниматологи ходили к ним и консультировали. Их называли «неперспективными» больными.

— А другие были перспективными для выздоровления?

— Социально. Кого они держали, я не знаю. Мне странно. А сейчас доктора кричат на весь Ростов, на всю страну. Было служебное расследование. Выявили, что массу больных, которые лежали в отделении, не перевели в реанимацию. Одна из причин — распоряжение заведующего отделением не переводить. Почему об этом не говорят? Почему они молчали? Почему не пошли к губернатору, к мэру, силовикам?

— Вы бы пошли?

— Я бы пошел.

— А какие показания для перевода в реанимацию? Высокий процент поражения легких?

— Не только. Иногда человек с 90% поражения лежит на этаже. Показание — это витальная функция. Человек может по давлению, по одышке, по общему состоянию претендовать на реанимационную поддержку. Тем, что было 11 октября, занимаются СК, прокуратура и ФСБ. А я, как главврач, задаю вопрос: ты врач, ты видишь, что человек умирает на этаже, а ему показано лечиться в реанимации — почему молчал? Я не понимаю.

— Знаю, что в руководстве больницы произошли перемены. Владимир Галин больше не начальник второго моногоспиталя. Вместо него — заведующий отделением детской травматологии Владимир Мурадьян.

— Я поменял «верхушку». Раньше [Анатолий] Титов был главным в первом моногоспитале, но отвечал по факту за всё. Галин был в бывшем роддоме. Титов так и остался начальником госпиталя. У меня к нему никаких вопросов нет. Очень хорошо работает. Тогда у него не всё получалось — но здесь же просто хаос стоял! Сейчас мы всё систематизировали. Заместителем по лечебной работе первого моногоспиталя назначен хирург Максим Ткачёв, второго — травматолог Владимир Мурадьян. Они отвечают только за лечебную работу. Титов отвечает за поступления, переводы, все процессы и внешние связи — с поликлиникой и стационаром.

— Врачи говорили мне, что Галин теперь некто вроде Аида — ну, знаете, из мифологии…

— Я так решил. Он работает с умершими. С ними здесь была полнейшая неразбериха. Мне требовался человек, который на себя эту работу возьмет. Галин отвечает за всё: сообщить родственникам, проверить документацию, истории болезней, как упаковали тело, где человек лежит. У нас было такое, что и фамилии терялись, и умершие путались. Галин разбирает всю линейку — от поликлиники до смерти. Мы должны проследить, на каком этапе у нас есть ошибка и есть ли она. Галин работает по обоим госпиталям.

Он обязан работать так, чтобы труп, как выражаются медики, не портился. Да, всех хоронят в закрытом гробу, но все мы люди. Труп не должен валяться в углу или несколько суток лежать на животе и течь. Я открыл морг в «красной» зоне, для трупов у нас отдельный выход.

— Бывшие пациенты рассказывали мне, что, когда их выписывали, они проходили мимо трупов. В роддоме, на первом этаже. И пакеты даже текли.

— Я же вам про это же и говорю. У меня принцип: есть проблема, есть отделение — там должен быть ответственный. За госпитализацию отвечает человек. За лечебный процесс — тоже. За то, как ухаживают за пациентом. И на трупы тоже должен быть свой человек. Что будет, если отдать [трупы] приемному отделению или непонятно кому? Неразбериха. У меня схема такая: точечно расставлять людей и с них требовать. Ничего сверхъестественного, только выполнять свои обязанности.

— Правда, что на каждом этаже появилась своя заведующая?

— Я ввел новую систему: на каждые 50–60 коек, то есть на этаж, приходятся своя заведующая и старшая сестра со своим персоналом. Это врачи, сестры, санитарки. Еще мы сделали противошоковую палату интенсивной терапии на 30 коек. Там тоже заведующий, старшая сестра и персонал. Курирует их реаниматолог Сергей Богданов.

Раскрутил правительство на дорогие препараты

— Ваши врачи говорят про какой-то «замкнутый цикл» пациентов. Что это значит?

— Это новая система работы с поликлиникой. Запущенную болезнь лечить очень сложно, разумней поймать в начале. Поэтому мы попросили у администрации Советского района четыре дополнительные машины. Врач едет к больному в день вызова, делает мазок. На следующий день утром анализы отправляются в КДЦ «Здоровье», сдает материал, в 15:00 мы получаем результаты.

В среднем ежедневно в поликлинике 155 вызовов, делаем 137 ПЦР. Если результат положительный, поликлиника сама набирает больного и говорит: «Мы предлагаем вам лечь в больницу». Дальше около 10 дней лечим человека, потом получаем отрицательный тест — и на выписку. После чего наша поликлиника его вновь подхватывает и завершает лечение.

— Что мешало ввести такую систему раньше?

— А что мешало разделить потоки в приемном отделении? Почему не ввели балльную шкалу тяжести состояния больного, которая работает сейчас? Я не знаю.

— Вы на финансирование не жалуетесь?

— Губернатором и мэром города были выделены просто бешеные деньги. На второй неделе работы я купил лекарств на 51 миллион рублей. Мы достали самые дефицитные препараты. Захочешь, не купишь.

— Вы про «Актемру»?

— Про нее. У меня 140 флаконов.

— Я знаю, что раньше врачи рекомендовали пациентам искать это лекарство в частном порядке, через родственников. Стоило оно около 100 тысяч рублей.

— Сейчас — около 200. А я купил один флакон за 53 тысячи.

— Брали напрямую?

— Мы купили его без торгов. Насколько я знаю, 3000 флаконов изготовил единственный производитель, и субстрат на тот момент закончился. 2000 флаконов взяла Москва, тысячу пустили по стране. Из них 140 флаконов забрали мы. В декабре обещают еще партию — 100–200 флаконов. Возьмем, сколько получится. Это очень хороший препарат. С ним болезнь протекает значительно легче. Лекарство не блокирует коронавирус, но облегчает его течение.

— «Актемра» останавливает цитокиновый шторм?

— Да, он его обрывает. Но здесь надо попасть в два нужных дня. Для этого нужно мониторить клиническое состояние — делать КТ, смотреть на температуру, кровь — какой С-реактивный белок. КТ выявляет, например, 50% поражения легких. Делаешь биохимию — а у него 200 С-реактивный белок. Плюс температура 38 °С. Вот это — абсолютные показания для «Актемры».

Чтобы этот момент не пропустить, мы изменили процедуру диагностики. Человек поступает — ему сразу делается КТ. И либо в приемном отделении, либо на этаже — биохимию. В течение двух часов после забора врач получает полную раскладку. «Актемра» капается дважды, вечером и утром. После нее падают все показатели — С-реактивный белок нормализуется, температура обрывается. Значит, мы попали в точку.

— А гормональная терапия?

— Если пропустили эти два дня, тогда надо использовать гормональную. Но вероятно тяжелое течение болезни. Сейчас мы должны разработать такой алгоритм, чтобы «перехватывали» людей и обрывали им шторм — тогда будет меньше тяжелых больных. За неделю мы использовали 20 флаконов — по 2 на человека. 10 пациентов мы из шторма вытащили. Но «Актемра» — не гарантия. Самому молодому погибшему за мое руководство было 50 лет. Обидно! Прокапали в реанимации «Актемру» — одну, вторую, ему полегчало. Уже подняли на этаж. Уже ходит. Канюлями периодически пользуется. Пошел в туалет — и всё. Тромбоэмболия. С коронавирусом очень сложно выработать систему. Вот в «травме» человек поступал — я мог дать прогноз на выздоровление. Здесь я не могу.

Новый поставщик кислорода

— Насколько я знаю, сейчас с кислородом нет проблем. Но с «Оксигеном» вы больше не работаете?

— Со 2 ноября мы вообще не пользуемся их кислородом, 5-го они прислали нам письмо о том, что прекращают работать. Мы выставили им претензию, они нам заплатили штраф. Затем я познакомился с директором новочеркасского «СпецХимТранс». Подписали контракт. И у нас есть понимание того, как сотрудничать.

— С «Оксигеном» вы по какой причине больше не работаете? Плохо поставляли кислород?

— Они в принципе прекратили свое существование как фирма, перестали производить. К тому же у них маленькие объемы — меня они не устраивали. «Оксиген» ежедневно привозил нам 68 баллонов. Ну к чему это нам, когда люди готовы поставлять 400–500 баллонов в сутки?

— Вы хотите свою кислородную станцию?

— Мы пробиваем более мощную кислородную линию в реанимацию. Она пойдет через весь госпиталь. С помощью губернатора и администрации города будут построены три газификатора жидкого кислорода на территории больницы. Получим положительное заключение экспертизы — начнем строить. Но это не станция. Это три больших резервуара с жидким кислородом запасом на месяц-два. Зачем это нам надо? Во-первых, чтобы ни от кого не зависеть, а во-вторых, так просто удобнее работать.

— Пытаетесь все слабые места усилить?

— Тут везде слабые места, так что усиливать надо всё. От входа в больницу до морга. Было такое, что человеку требовалась ИВЛ, а его два дня держали на этаже. Потом пустили в реанимацию, и там он умер. Вот такого я не терплю. Особенно когда такие ошибки постоянны. Люди должны понимать, что никто им пожизненно должность не прилепил. Найдем человека, который будет лучше работать.

— Вы знаете, что было вечером 11 октября?

— Кислородная пауза примерно с 9 до 10, когда баллоны меняли.

— Вам что-то известно о том, что истории болезней правились? В горздраве видели бумажные версии болезней, и [экс-глава горздрава Надежда] Левицкая на своей последней пресс-конференции говорила о том, что там не было отметок о проблемах с кислородом. При этом власти ссылались на объяснительную Титова, который писал, что перебои были. Я смотрела электронные истории болезней 5 погибших пациентов. Проблемы с кислородом там зафиксированы.

— Истории можно дописать. Можно переписать. Для чего пишется история болезни? Для прокурора. Вот вы приходите к врачу — тот посмотрел и забыл записать. Если он вспоминает через день и дописывает, он преступление какое-то совершил? А тут у реаниматолога на руках умирает человек. Это же стресс.

— А в бумажных записях о проблемах с кислородом не говорилось. Почему?

— Потому что хаос стоял в больнице. Каждый начальник был царем сам по себе. Поэтому системы [бывшего главврача ГБ № 20 Юрия] Дронова никто не слушал. Так не должно быть. В «травме» БСМП у меня на всё были алгоритмы.

— Вы и здесь пытаетесь то же самое делать?

— Не пытаюсь. Делаю. Внедрю, и это будет работать, как часы. Я никому не позволю отступить от этой системы. Сейчас идет поток больших организационных моментов, становление системы, дальше будем ее шлифовать. Нам надо помочь больным — это ценность номер один. Любая ошибка в системе лечебной работы отражается на пациенте.

Как было в «травме»? Если что-то не так делалось, я сотрудника предупреждал. На вторую ошибку предлагал человеку уволиться. Другого не должно быть, особенно здесь: нельзя расслабляться. Мы расслабляемся — люди умирают. Я вижу полную поддержку коллектива, люди хотят перемен, работают. У них получается. В хороших результатах я уверен.