Дмитрий Петров, лингвист: «Когда-нибудь будут языки программистов и юристов, а не языки русских, англичан, французов»

Телеведущий-учитель реалити-шоу «Полиглот» на канале «Культура» Дмитрий Петров объяснил журналу «Нация», почему в наших экономических проблемах виновато русское слово «надо».

– Это правда, что русский язык богаче и сложнее английского? Недавно все обсуждали статью Inside Science, ее автор уверяет, чтобы читать тексты на русском, нужно знать 21 тысячу базовых слов, а на английском – 2400...

– Конечно, другое исследование приведет к иным результатам, но само соотношение близко к истине – русских слов надо знать больше. В английском языке слова многозначны, обладают гораздо большим количеством значений, чем русские. Английский стремится быть максимально экономным, задействовать каждое слово на полную катушку, выжимать из него максимум значений, которые можно понять адекватно только в конкретном контексте.

Конечно, базовых русских слов нужно знать больше. Отвернуться, оглянуться, взглянуть, посмотреть – все эти слова нужно знать в русском, а в английском нужно одно слово look, и использовать его надо с послелогами с соответствующими значениями, обозначающими направления, – look at, look back, look away. Это свидетельство более универсального характера английского языка. Английский – это не язык какого-то народа, это язык земного шара.

Сегодня среди людей, говорящих на английском языке, англичане – это менее 1%. В мире английским владеют полтора миллиарда человек, а этнических англичан – миллионов 40. То есть это давно уже язык не народа или страны. Английский язык – это такой бизнесмен, который ездит по всему миру, ему всегда некогда, он решает тысячу вопросов, всегда на телефоне, с одного разговора перескакивает на другой. А русский – это житель не очень большого города, который любит природу, ценит встречи с друзьями и застолья.

– Русский гипотетически мог бы стать международным, учитывая все эти факты?

– Гипотетически, если бы мировым языком стал русский, немецкий, французский или любой другой, его постигла бы та же судьба. Он неизбежно утратил бы флективность (флексия – окончание, последняя часть слова, изменяющаяся при склонении, спряжении и т.п.). Любой язык, который принимает на себя универсальную функцию, неизбежно становится проще.

Более того, когда в XVIII веке США создавалось как государство, с английским конкурировал немецкий, количество носителей было примерно одинаковым. Если бы по каким-то причинам тогда победил именно немецкий, он стал бы мировым языком и начал упрощаться. Этого не произошло, и немецкий сохранил флективность.

– Что в русском языке главный мрак и ужас для иностранца?

– О, это русская приставка. Возьмем глагол переводить – что это такое? Все, что угодно: переводить текст, переводить деньги, переводить ребенка через дорогу, переводить продукты. Все зависит от контекста. Это проблема, но есть ее решение.

Я говорю об этом постоянно всем своим студентам, какой бы язык мы ни изучали: «Переводите смысл, а не слова». Надо уходить от восприятия языка как последовательности слов. Язык – это поток смыслов, которые не всегда совпадают со словами.

– Oксфордский словарь словом года в 2013-м объявил selfie, а в 2014-м – vape (электронная сигарета/курить электронную сигарету). Это что-то нам говорит о европейской цивилизации? И какие аналоги слов могли бы быть у нас?

– Все-таки любой рейтинг сейчас обслуживает чьи-то интересы. У меня есть глубокое подозрение, что слово года вэйп – элемент рекламы, лобби производителей электронных устройств. Но что касается селфи – это как раз очень хорошо характеризует европейскую цивилизацию: замкнутость на себе, изоляция, индивидуализм и самолюбование.

Селфи вообще может претендовать на слово десятилетия. То же самое с хэштегом. Показательное явление культуры: все хотят найти одно-два-три слова, которыми можно выразить сразу все, исчерпать ситуацию. «Я – Шарли» или «Крымнаш» – все, о чем еще говорить, это даже не слово, это картинка, которую легко поместить на майку или чашку.

Да ведь и отпадение окончаний – это свидетельство того, что мы называем «клиповым сознанием»: современному человеку трудно читать длинные описания в литературе или трудно смотреть нединамичную сцену в кинематографе, длинный пейзаж. Раньше это составляло основную часть литературы и кино. Сегодня текст – это цепь фрагментов, желательно ярких.

То же касается засилья слов «как бы» и «типа того» – здесь мы не оригинальны, это сейчас во всем мире. Их стопроцентные эквиваленты в английском – like и sort of. Есть люди, которые через каждое слово это говорят. И я для себя это определяю как «квантовый подход» к жизни – это такие размытые тона, сферы и зоны, когда нет каких-то четких смыслов и математически точных понятий.

– Подтверждает язык или нет стереотипы о русских? Скажем, русские избегают ответственности, больше думают сердцем, а не головой...

– Здесь мой любимый пример, привожу его на тренингах. В русском языке, а также в языках южной Европы есть такие слова, как «надо», «нужно», «можно». В языках Северной Европы – английском, немецком, голландском, скандинавских – этих слов нет, и нет средств адекватного перевода. Любопытная закономерность: в тех странах, где чаще приключаются экономические проблемы, кризисы и прочее – там как раз вот эти «надо» и «нужно» есть.

Что я имею в виду: «Надо построить дорогу». Это слово не возлагает ни на кого ответственность. В английском языке можно сказать I should/you should/he should. То есть сразу определено лицо, кто будет это делать. Это, конечно, отражает менталитет, национальную психологию, отношение к труду.

В русском языке признаков вот этого «квантового подхода», конечно, больше, чем в европейских. Там есть артикль, который указывает на определенность и неопределенность.

У нас все среднее. И уже дело совести, личной ответственности, а значит, души, чего придать – определенности или неопределенности сказанному. Есть сферы, где количество английских эквивалентов в разы превышает количество русских слов. Во всем, что связано с финансами, юридической сферой, экономикой и политикой. У нас есть доход и прибыль, в английском – 20 слов, соответствующих этим понятиям. Потому что каждое уточняет, какого рода доход, от чего прибыль и так далее. Поэтому юридические и финансовые тексты так трудно переводить. А все, что связано с эмоциональной сферой – здесь у нас на порядок больше средств выражения.

– А как вам идея, что свободный порядок слов в нашей речи не как у англичан, например: подлежащее, потом сказуемое и так далее – это признак того, что русскому вообще сложно жить по правилам?

– Да, свободный порядок слов – обратная сторона нашей внутренней эмоциональной свободы. Но вообще свободный порядок слов был абсолютно во всех древних языках. В том числе в тех, от которых пошли современные европейские – латынь, древнегерманские языки. Порядок был абсолютно такой же свободный, как в русском. По мере структуризации общества, экономики, политической системы это привело к структуризации, закреплению порядка слов. Мы пока еще к этому не пришли.

– А идея, что русский программист лучше поймет программиста-немца, чем русского биолога?

– Конечно, это так. Вот в этом отношении мы догнали Европу. Если в Англии в XVII-XVIII веках уже произошло социальное языковое расслоение, то в русском языке царя-батюшку еще называли на ты, и от боярина до последнего холопа все говорили одинаково. Сейчас, несомненно, огромное количество вариантов и подвариантов русского языка. Ну, достаточно послушать компьютерщиков или финансистов – это корпоративные языки, племенные, со своими системами табуирования и социальной маркировки слов.

Все говорит о том, что языки уйдут от границ по этническому принципу в сторону профессиональной специализации. Скорее, будут языки программистов, финансистов, юристов, чем языки русских, англичан, французов.

– Какие фильмы на русском и о русских советуете иностранцам?

– Людям, изучающим любой язык, нужно смотреть фильмы, которые отмечены важными для культуры маркерами – те, которые разошлись на цитаты. Я советую иностранцам, изучающим русский, смотреть старые советские комедии.

В общем, Гайдай. А фильм, который все говорит о русских, – это «Бег» по Михаилу Булгакову. И Булгакова стоит читать – это классика и при этом живой русский язык, на котором мы говорим сегодня.

Есть страны, где сложилось двуязычие, когда параллельно существует два или несколько языков, которые обслуживают разные цели. Вот, например, Индия. Язык повседневного общения, культуры, кино —это хинди, но те же люди, которые обсуждают фильм на хинди, как только им нужно говорить о науке, бизнесе, экономике, в повседневной жизни переходят на английский. Хотя вряд ли это случится с русским.

В прошлом году русский язык признали вторым после английского языком Интернета по распространенности. Это очень хорошо, потому что для того, чтобы существовать полноценно, язык должен обслуживать технологии.

– Беднеет или богатеет, развивается или деградирует – мы это постоянно слышим о русском языке. Что с ним происходит?

– Я воспринимаю язык как живой организм. Что делает живой организм? Живет, развивается, если здоровый, активно питается, переваривает, усваивает полезное и нужное, выводит ненужное.

На своем веку я помню несколько волн неоправданных заимствований, сленгов и жаргонов. Но все это естественно. Язык должен общаться, взаимодействовать с другими, он может болеть.

Язык даже может умирать, а потом возрождаться. Любить свой язык – это верить в его силы. Я очень спокойно отношусь к искажениям, моде на заимствования и прочим вольностям. Язык умнее нас, вряд ли мы сможем ему навредить или спасти его.

Екатерина Максимова, журнал «Нация».