«У государства монополия на правду». Почему в Ростове закрылась независимая газета «Крестьянин»

На прошлой неделе после 31 года работы закрылась независимая газета «Крестьянин». В интервью 161.RU издатель и дочь основателя газеты Ирина Самохина объяснила решение нежеланием идти на сделку с совестью, усилившимся давлением на прессу и рассказала, каким видит будущее журналистики в России.

Вступление от автора — Ирины Бабичевой: в «Крестьянине» я работала четыре года. Пришла прицельно, будучи читателем — меня подкупали журналистские расследования и проблемные репортажи. Там их делали, будто забыв, что работают в региональной прессе. Писали тексты, которые не стыдно публиковать в федеральных изданиях. Газета выходила еженедельно. Кормила редакцию подписка и реклама. «Крестьянин» не боялся. Не оглядывался на власть, бизнес и авторитеты. Не забывал о том, что этика и чистота работы превыше всего.

— Почему закрылась газета?

— Газету 30 лет назад создал мой отец. До этого он работал в партийной печати — в «Правде», в «Социалистической индустрии». Дома он много рассказывал, из чего состоит работа журналиста в партийной печати. Многие тексты должны были утверждаться цензурой и проходить через нее. Потом времена наступили другие, вышел новый закон о СМИ. Цензура была упразднена, стало возможным давать людям высказать разные точки зрения. Это была вершина счастья для моего отца. Он говорил: «Ты не можешь себе представить, как я счастлив дожить до того дня, когда в России журналистика стала свободной». Он всегда воспринимал эту газету как глоток свежего воздуха. Говорил: «Я не могу поверить, что настали те времена, когда я могу давать слово тем, кого мы, журналистский коллектив газеты, посчитаем нужным. Что мы в принципе можем дать возможность людям рассказать обо всем». К сожалению, эпоха этих возможностей кончилась.

— Можно конкретнее?

— Разные законы, ограничивающие работу журналистов, принимали в течение последних десяти лет. Мы держались. Но после 24 февраля стало возможным уголовное преследование журналистов. Мне стало понятно, что это опасно для журналистов и СМИ. Мы не можем давать слово всем, кого посчитаем нужным. Зачастую сейчас не можем называть вещи своими именами. Я не считаю возможным выпускать газету такой, какой мы ее можем выпускать сегодня. Другой — не такой, какой ее видел мой отец — я выпускать не хочу.

— Вы говорите: «Давать слово всем, кого посчитаем нужным». А что говорила сельская аудитория? Было ли ощущение, что спикеры и журналисты расходятся во мнениях?

— Это сейчас повсеместная практика. Я считаю, что бóльшая часть нашей аудитории конкретно мою точку зрения не разделяет. Сельская аудитория очень консервативна. Это ни в коем случае не вина нашей аудитории. Я считаю, что эта беда всего нашего российского общества, результат длительной работы пропаганды. Но высказать свою точку зрения может каждый. Люди, которые поддерживают эту [спецоперацию], высказывают свою точку зрения не опасаясь уголовного преследования. Я считаю, что точно так же должны иметь возможность высказать свою точку зрения те люди, которые не поддерживают специальную военную операцию. Они должны иметь возможность в поле общественного мнения, в СМИ, рассказать, почему они ее не поддерживают. Высказать свои аргументы и понимать: закон, который гарантирует им свободу слова, защитит эту их конституционную возможность и они не подвергнутся преследованиям, не говоря уже об уголовных. В этом я вижу самую большую проблему, а не в том, что у людей разные точки зрения.

— Мы выпустили новость о закрытии «Крестьянина». В комментариях спросили, как связана дискредитация армии и сельское хозяйство. Можете ответить?

— Любая общественная жизнь сейчас связана с законами, которые регулируют деятельность СМИ. Мы видим, что многие физические лица, не только журналисты, привлекаются к административной и уголовной ответственности за свои критические высказывания по отношению к специальной военной операции. Не обязательно критиковать действия Минобороны, чтобы быть привлеченным. Можно просто высказать критическую позицию и быть привлеченным к административной ответственности.

— Или к уголовной.

— Да, или к уголовной. Можно высказать свою экспертную точку зрения на последствия санкций для сельского хозяйства. Можно дать возможность человеку высказаться о последствиях санкций, связать это с военной операцией. И в этот момент ты должен понимать, какова твоя ответственность. Наши коллеги из Белгорода написали, что [у границы] развернули военно-полевой госпиталь и люди из соседних сел приносили сладости для военных. Они сразу получили административку, поскольку разгласили данные о нахождении этого госпиталя.

— Если бы такое было в Ростовской области, журналисты «Крестьянина» не смогли бы об этом написать?

— Смогли. Написать можно. Вопрос: где лежит грань между административной и уголовной ответственностью? Можно написать про госпиталь, а можно — как украинцы из Мариуполя пересекают границу РФ. Яна Яновская, главный редактор газеты «Пармановости» из Пермского края, написала колонку о последствиях санкций для Пермского края. Она получила административный штраф, пыталась оспорить его в суде, но не получилось. Там внушительная сумма. В каждой публикации, в которой мы даем возможность высказать мнение, мы ходим по минному полю. И думаешь: а кто сейчас из твоих журналистов на эту мину наступит? Всё ведет к тому, что газета должна стать не общественно-политической, а экспертной и аналитической. Такие продукты у нас есть, мы их будем продолжать выпускать. Но делать общественно-политическую газету так, как ее можно делать сегодня, лучше не надо.

— Как вы думаете, ваш отец тоже бы решил закрыть газету?

— Он был человеком гиперпринципиальным. Я предполагаю, что он мог бы захотеть бороться до конца и отстаивать принципы свободной журналистики. То есть пойти на те риски, которые я на себя не приняла: давать всем слово и публиковать то, что он считает нужным. Возможно, я в этой ситуации проявляю слабость. Не довожу это дело до логического конца — до финансовых потрясений и разгрома коллектива госструктурами. Я останавливаюсь.

— Как вы сообщили редакции о закрытии газеты и какой была реакция журналистов?

— Это было только мое решение. О том, что закрою газету, я сообщила еще в марте. Было бы честнее закрыть ее сразу после принятия закона. 15 марта мне уже было понятно, что работать так, как раньше, мы не сможем. Но у нас были обязательства перед подписчиками. Большую часть доходов газеты «Крестьянин» приносила подписка, [которая оформляется на полгода]. Мы должны были либо выпускать газету еще три месяца, либо вернуть деньги читателям. Сумма была значительной. Мы с финансовым директором и главредом пришли к выводу, что сохраним эти три месяца весь коллектив и будем выпускать настолько качественную газету, насколько можем. У большинства членов коллектива это вызвало понимание. Поддержку — нет. Мнения разные до сих пор. И в нашем коллективе, и в журналистском сообществе. Многие считают, что надо сохраниться хоть в каком-то виде.

— Как сильно закрытие газеты ударит по издательскому дому?

— Мы потеряем значительную часть доходов. «Крестьянин» был одним из столпов нашей экономической устойчивости и независимости. Мы понимали, что потеряем доходы, столкнемся с выплатами части коллектива, которая увольнялась.

— Сколько человек работали в газете и сколько остались?

— Работали 24 человека, остались — 12.

— Правильно я понимаю: все тридцать лет «Крестьянин» существовал за счет доходов от подписки и рекламы?

— Абсолютно верно. Мы все эти годы существовали на свои, прочно стояли на ногах и достойно пережили ковидные времена. Никаких спонсоров из госструктур и других структур у нас никогда не было.

Первые номера раздавали

— Расскажите об открытии газеты. Как собирался коллектив?

— Мне было 20 лет. Первый номер газеты вышел в феврале 1991 года сто двадцать тысячным тиражом, этому содействовала АККОР Ростовской области. И до октября, как Владимир Кузьмич (отец Ирины Самохиной. — Прим. ред.) говорил, мы заткнулись. Во-первых, номер надо было распространить. Никакого опыта и понятия, как это делать, не было. Инструментов продажи — тоже. Ездили по селам и раздавали газету. Отец всё время думал, как поставить выпуск газеты на регулярные рельсы. Нужна была система — люди, корреспонденты. Ближе к концу лета появился Александр Обертынский. Тогда он работал в журнале «Дон». Это человек, который привлекал наших первых авторов. Они уже придумывали рубрики для газеты, нанимали персонал. Первым корреспондентом стал Василий Брусенский. Он был руководителем сельхозотдела в газете «Молот». «Молот» тогда был успешной газетой и оставался ею еще много лет. У него была хорошая зарплата и престижная на тот момент должность. А он всё бросил и кинулся в непонятную по тем временам историю. Никакой гарантированной зарплаты «Крестьянин» не мог предоставить. Не было понятно, как газета будет выходить и как быстро наберет подписчиков.

— А как их набирали?

— Осенью пригласили Юлию Брызгалину и Светлану Громенко. Они работали в ЛИТО — управлении цензуры. Они занимались подпиской в газете, позже перешли в отдел рекламы. Подписывали днями и ночами конверты, в которые закладывали газету, рассылали по крестьянско-фермерским хозяйствам всего юга России. Буквально через полгода регулярного выхода на газету была объявлена подписка. Через 2–3 года выхода «Крестьянина» подписные тиражи достигли 90 тысяч экземпляров. Газеты, которые так свободно высказывались, тогда только появлялись. Вся независимая российская пресса в основном была создана с 1991-го по 1993 год.

— В каком помещении тогда работали? Были ли проблемы с арендой?

— Газета затевалась у нас дома. Мы начинали это дело с отцом и мужем, сначала брали в аренду помещение, ходили смотреть его вместе. Мало что могли себе позволить. Было такое время, когда нас из одного помещения резко попросили — городская администрация прервала с нами договор аренды. Надо было срочно выезжать, а новое помещение мы еще не нашли. И редакция перекочевала к нам домой. Насте (дочери Ирины Самохиной. — Прим. ред.) тогда было 4 месяца. Пять нехитрых компьютеров стояли в одной комнате, мы поставили столы буквой «П». Утром приходили корреспонденты. Потом — наборщики, потом — верстальщики, потом корректоры. По коридору в ходунках ездила Настя. Я заканчивала пятый курс, по вечерам писала диплом на том же компьютере и думала: как хорошо, что он приехал из редакции. Люди приходили [работать], потом шли на кухню, пили кофе, болтали. Это было здорово. Я не воспринимала как ужасный стресс то, что в дом приходят десять человек. Может, это был стресс для мамы? Она всю жизнь поддерживала отца, меня и никогда об этом не говорила.

— В чем были главные отличия «Крестьянина» от тогдашней прессы? Почему так быстро росла подписка?

— Уже можно было позволять говорить всем, но у старой печати была привычка опасаться давать слово всем. «Крестьянин» очень много писал человеческих историй. Александр Обертынский пригласил в газету людей из журнала «Дон» — большую плеяду писателей, которые писали истории человеческим языком. Это подкупало. В ту пору вообще не было ни одной газеты в Ростовской области, которая была бы полностью о сельской жизни — от ее производственных проблем до социальных, которая бы освещала жизнь сельской интеллигенции и простого сельского труженика, фермера. Это было время после принятия закона о собственности на землю, после прорыва для сельских жителей. О распределении земли и проблемах, с которыми столкнулись фермеры первой волны, мало кто писал.

— То есть в первые годы газета была общественно-политическая?

— В первые годы газета больше писала о социальных проблемах села. Было больше очерков и той информации, которую сейчас дал интернет. Долгие годы в «Крестьянине» выходила полоса «Домашняя хозяйка». Тогда не было обилия рецептов. А нам приходило колоссальное количество писем. Из этих писем выуживали уникальные рецепты. С приходом интернета эта история схлопнулась, а в то время это был хит. Невероятным хитом была полоса «твоя земля» — советы по работе в огороде.

— На первые очерки, репортажи о проблемах сел какая была реакция местных чиновников?

— Первые годы на публикации чиновники реагировали быстро. Тогда было принято реагировать на публикации в прессе. Долгое время, начиная с 2000-го была другая история. Она длилась лет десять и называлась «Собака лает — караван идет». Когда выходили наши громкие журналистские расследования, которые писал Виктор Шостко (лауреат премии Сахарова «За журналистику как поступок», лауреат премии Артема Боровика за серию расследований в «Крестьянине». — Прим. ред.), а власть делала вид, что ничего не происходит. И так было на разных уровнях. Это было время полного отсутствия реакции на публикацию.

— Можете назвать золотые годы газеты, период абсолютного расцвета?

— До 2014 года, однозначно. Мы могли себе позволить больше людей, командировок, было больше жанрового разнообразия. У нас были шире экономические возможности, больше страниц в газете, работали корпункты в Ставропольском и Краснодарском краях. Мы печатали «Крестьянин на Кубани» и «Крестьянин на Ставрополье». В 2005 году мы открыли типографию. [Период] с 2000-го по 2008 год я бы назвала взлетом издательского дома. В 2008 году влияние на наше экономическое положение оказал мировой экономический кризис, который затронул и Россию. Это была первая волна сокращения бюджетов иностранных компаний. Но мы достаточно быстро перестроились, сократили персонал, сдали часть помещений в аренду. А вот вторая волна, с 2014 года, стала более ощутимой.

— Почему?

— Была первая волна санкций после присоединения Крыма. Крупные игроки на рекламном рынке стали сокращать свою активность. В эти годы началось и сильное падение подписных тиражей, а мы еще не перестроились на онлайн-продажи, у нас еще не было «Клуба Агрознатоков».

— Первая волна санкций — имеете в виду, стало меньше рекламы?

— Да. Большие иностранные компании сильно сократили свои рекламные бюджеты. Это были компании по продаже технике, семян, удобрений.

— Хочу про издержки спросить. С какими сложностями сталкивалась газета в последние годы, кроме юридических?

— Цена на бумагу поднялась, тиражи падали. Но сила была в том, что у нас очень консервативная аудитория. Андрей Мирошниченко, автор книги «Когда умрут газеты», сделал пост о том, что «Крестьянин» мог еще жить и поживать. Потому что сельские люди продолжали читать газету.

«Давление на прессу носит хронический характер»

— Расскажите, как появился «Синдикат-100» и как туда попал «Крестьянин».

— «Синдикат-100» появился по инициативе [лауреата Нобелевской премии мира и главреда «Новой газеты» Дмитрия] Муратова. Это не юрлицо, там нет членства с подписанием договора. Муратов предложил независимым издателям со всей страны создать неформальное объединение и освещать всем вместе социально и политически значимые темы. Я сказала: «Здорово». В АНРИ входят только региональные издатели, Муратов предложил объединение, в которое входили бы и крупные издания: «Медуза»*, «Кавказский узел»*, «Дождь»* (все три признаны Минюстом РФ иноагентами), «Новая газета».

— Помните, как отреагировали, когда «Медузу»* признали иноагентом, когда с «Дождем»* то же самое произошло?

— Мы реагировали всё время для регионального издания резко: подписывали письма, писали свои. [Иноагентом признали и Галину] Арапову, которая возглавляла «Центр защиты прав СМИ». Мы писали об этом и в газете всё время. И в одном из последних номеров вышла колонка о том, что не надо назначать врагов и делать из людей, которые уехали, шпионов. Я категорически не приемлю назначение этих людей иностранными агентами. Давление власти на независимую прессу в России носило и носит хронический характер. Для любого СМИ, у которого в учредителях нет госструктур, уже как будто нормальная ситуация, что власть на тебя давит по любому критическому выступлению — начиная от звонков пресс-секретарей, которые говорят: «Кто вам заказал эту публикацию?», заканчивая судами. Когда на тебя начинают давить через твое имущество — это тоже давление.

— Сталкивался ли с давлениями властей «Крестьянин»?

— Две такие истории были с арестом нашей типографии. Одна — в 2011 году. Мы печатали листовки коммунистов к выборам в городе Шахты. На позицию [мэра] шел коммунист и представитель «Единой России». В какой-то момент коммунист стал побеждать. По всем социологическим опросам он должен был выйти на первое место и стать мэром города Шахты. Мне позвонил человек и сказал: «Есть большая просьба остановить станок. Листовки эти не печатать». Мы отказались. Всё было достаточно прозрачно: имена, фамилии.

— Я правильно понимаю: вы не остановили выпуск листовок и за это арестовали типографию?

— Фактически да. Мне позвонил посредник, сказал, что нас просят остановить станок. Я сказала нет. Он спросил: «Почему?». Я ответила, что не могу, потому что мы производственное предприятие, а коммунисты — это партия, которую допустили к выборам. Значит, по закону мы должны оказывать услуги всем участникам этих выборов. Я в этом городе закончила школу, училась, у нас тут — газета и репутация. Потерять ее мы не можем и по чьей-то просьбе останавливать станок не будем.

— Что было дальше?

— Ночью типографию обесточили, но у нас есть дизель и мы допечатали тираж. Пришли полиция, ОМОН, потому что неизвестный человек позвонил в отделение полиции и сказал, что в типографии печатаются листовки антисемитского содержания. На следующий день пришел пожарник, обошел всю типографию, нашел нарушения, составил акт и подал его в суд. Суд состоялся на следующий день. Это трагическая для нас история, потому что именно в этот день умер ближайший соратник и сподвижник моего отца — Александр Обертынский. Суд был назначен в Мясниковском районе на день его похорон, а умер он от скоротечного рака. Для всех это было огромное потрясение. Мой муж Евгений Самохин (замдиректора типографии ЗАО «Технический центр «Крестьянин». — Прим. ред.) должен был присутствовать на этом суде вместе с нашим юристом. Он обратился к судье с просьбой отложить заседание. Объяснял: это человек, который оказал огромное влияние на его жизнь и он просто должен быть на похоронах. Написал заявление, чтобы отложили на один день. Но в суде сказали: «Нет, это не представляется возможным». Мы помним эту историю еще и потому, что ему не дали проститься.

— И какое решение принял суд?

— Это была как картина для кино: мы похоронили Александра Яковлевича, сидели всей редакцией за поминальным столом. Они вернулись и сказали, что типография арестована на 90 дней. Это был просто удар. Я попросила о приеме министра [внутренней и информационной политики региона того периода Валерия] Чиркова. Он меня принял и сказал: «Да, я это сделал и открою ее обратно, потому что грядут большие думские выборы. Но вы должны мне пообещать, что если я вам позвоню в следующий раз, то вы не будете себя так вести и скажете: да, окей, я остановлю станок». Я сказала нет. После этого началась история большого противостояния.

— Кто выиграл в итоге выборы мэра Шахт?

— Конечно, представитель «Единой России». Тираж не успел отъехать от нашей типографии на 150 метров. Машина была арестована не доезжая до трассы.

— А вторая история?

— Она случилась в 2020 году. Бдительный читатель написал жалобу в Роспотребнадзор на то, что газета плохо отпечатана и он испачкал руки. Поэтому считает, что в производстве используется токсичное вещество и газета отравляет воздух. Пришла комиссия Роспотребнадзора. Состоялся суд. В этот раз всё было помедленнее. Типографию закрыли опять на 90 дней. Это был не фарс — гиперфарс. Сложно было себе представить, что можно взять и так же тупо закрыть предприятие на 90 дней. Потом оказалось, что жалоб было две, одну написал журналист Марк Быков, вторую — Фролов, который раньше работал в типографии «Молот». Наши журналисты и полиграфисты смогли типографию отстоять. Если бы у нас не было таких компетенций в проведении расследования, то вряд ли мы смогли бы откопать эти две жалобы и узнать, кто Фролов и Быков. И если бы мы не были журналистами, вряд ли эта история получила бы такую огласку. Об этом писали практически все федеральные средства информации, не только «Медуза»* и «Новая газета». Большую роль в том, что типографию удалось отстоять сыграли и общественные организации, и АНРИ, и Ростовский союз журналистов, и ГИПП.

— В итоге после 90 дней типография открылась снова?

— Нет, значительно раньше. Меньше месяца, после очередного заседания. Мы предоставляли в суд всё новые и новые документы, что наше предприятие не является токсичным.

— Где в период приостановки работы типографии печатался «Крестьянин»?

— У коллег в Воронежской типографии.

— Нам пишут в комментариях: «Сейчас очень тревожные времена, мы рядом с районами спецоперации. Задача корреспондентов — не разжигать страсти». Что вы думаете об этих словах?

— Задача журналистов всегда — рассказывать обществу о происходящем, отражать реальность. Это первое. Второе: давать людям высказать разные точки зрения на происходящее. Мы приграничный регион — и это как раз уникальная возможность для нашего общества и людей получить из первых уст достоверную информацию. Мне очень жаль, что есть достаточно большая часть общества, которая в двадцать первом веке определенную часть информации не хочет знать. На мой взгляд, это защитная реакция. Я считаю, что общество должно знать всё о том, что делает государство. Не понимаю, что такого должно государство сделать, чтобы скрывать это от своих граждан, которые платят налоги. И немалые. Поэтому мы хотим знать, что наше государство делает.

— Вы помните утро 24 февраля?

— Я в полвосьмого встала, села завтракать, открыла интернет и в телеграм-канале «Новой газеты» прочитала, что Путин объявил спецоперацию. У меня земля ушла из-под ног. Моя мама родилась в Киеве, мой отец заканчивал в Киеве университет. Всё свое детство, каникулы я проводила в Киеве. Там родилась моя старшая сестра. Там и сейчас живут мои близкие родственники. Я очень долго не могла поверить, что это происходит. Мне и сейчас кажется, что сон продолжается с 24 февраля. Я не приемлю насилия в принципе. Любую проблему можно решить за столом переговоров. Нам дан язык, мы этим отличаемся от других существ, мы умеем говорить.

— Считаете ли вы, что рано или поздно уголовные и административные дела против независимых журналистов в России станут массовыми?

— Сложно сказать, на какое количество журналистов будут заведены административные или уголовные дела. На всех, или на большинство. Важно понимать, что сегодня большую роль в формировании государственной политики играют силовые структуры. Это совершенно понятно, ведь мы ведем военную операцию на территории другой страны. Нас ждут немалые потрясения — от военной цензуры до трансформации экономики. И поле административных и уголовных дел в отношении журналистов будет расширяться, а поле независимой журналистики будет сужаться, схлопываться. У государства сейчас монополия на правду. Мы живем в этой ситуации.