«Это преисподняя»: ростовский физрук Шерстенников рассказал, как ждет кассацию в колонии

Ростовского учителя физкультуры Вадима Шерстенникова, признанного педофилом на основе слов двух школьниц, этапировали в Ульяновскую область в конце июля. Пока адвокаты пытаются оспорить приговор, вынесенный без оглядки на многочисленные свидетельства в защиту преподавателя, Шерстенников учится колокольному звону в тюремном храме. О том, как перевернулась его жизнь, педагог рассказал в письме корреспонденту 161.RU.

— Место тут печальное, конечно. Меня, воспитанного человека, засунули в ад. Когда со мной разговаривала главный психолог, майор, она тихо спросила: «Скажите, а вот вы же нормальный человек, всё хорошо, общаетесь. Почему у вас в деле написано, что вы склонны к суициду и к побегу? Не знаете причину?» Я ответил, что впервые об этом слышу. Она говорит, что тоже удивлена, что подтверждения этому после общения со мной не видит. Понимаете? А выяснилось, что в СИЗО Новочеркасска, где я ждал решения суда, в моем деле указали, что я суицидник и склонен к побегу. Как будто я когда-то откуда-то сбегал. Для чего это было сделано? Я долго размышлял и пришел к выводу, что только для того, чтобы отношение ко мне было в колонии как можно хуже.

В СИЗО у людей есть выбор. Они подписывают бумагу, где бы хотели отбывать наказание. На месте оставаться, к примеру, в Ростове, или куда-то выезжать — учитывается пожелание человека. Мне такой бумаги даже не дали подписать. Ощущение, что те в прокуратуре, по чьей указке мне сфабриковали это дело, настоятельно рекомендовали ломать меня даже в таком смысле.

Я бы, к примеру, написал [остаться] в Краснодаре — там рядом с кассацией есть колония строгого режима, а мне не дали этого выбора. Меня срочно вызвали на этап, привезли в Ростов. Там я пробыл всего лишь одну ночь в какой-то конюшне, где 20 человек и 10 шконок. Срочно посадили в поезд — в «столыпинский вагон». Потом срочно перевезли в Волгоград. Там я пробыл две недели — тоже в какой-то конюшне, где десятки людей. Одни там ночью спят, другие — днем. И живешь ты как во сне.

Из Волгограда нас потом вывезли в купе, где деревянные скамейки. В купе было 10 человек. Жара стояла на улице, градусов 40. Это было ужасно. Люди сразу полезли на третий ярус, потом слезали на второй ярус — теряли сознание, а пятеро были внизу. Жарища, пот градом течет. Моя футболка вся мокрая. Чувствую, что моя вегетососудистая дистония хочет вырваться даже из меня наружу, чтобы сбежать. Со мной рядом сидел дед 65 лет. Ему стало очень плохо. Я тоже думал, что прощаюсь с жизнью уже, но это были только врата ада. Нам сказали, что 10 человек в одном купе — это норма.

Питание — просто помои везде. Я умираю от этого медленно. Когда сидел в СИЗО № 3, мне друзья привозили передачки. И я только этим и питался. Как-то жил. Позже, благодаря ходатайствам, меня перевели в другую хату, где крысы не бегают, полы нормальные и есть горячая вода. Здесь же в пути, пока добрались до колонии, ничего такого не было.

Как ею людей кормят, непонятно. Как-то всё это очень печально. Еще грустнее, что я тут никогда не должен был оказаться при таких чудовищных обстоятельствах. После нескольких недель этапа, адских условий, чувства самоуничтожения, отчаяния и прочих ранее мне неведомых чувств меня привезли в Ульяновск. Там переночевал две ночи, а потом перевезли в Новоульяновск. Там есть поселок Северный, где и расположена ИК № 2 строгого режима. Неделя на карантине, и тебя переводят в так называемый адаптационный корпус.

Я никогда в жизни не жаловался на свою нелегкую жизнь за 50 лет, но здесь мне очень плохо. Я даже не могу этого сказать вслух. Просто знаю. Зэки говорят, что это не самое худшее место, что бывают и хуже колонии, но страшно представить, что хуже.

Это черная одежда как решето. Выдали одни трусы и штаны — и больше ничего нет.

Если кассация будет объективной, то мы выиграем это дело. Я докажу всему миру, что это чудовищная, невероятная ошибка, когда судьбу человека ломают чьи-то прихоти. Для меня самое неприятное в этой истории, что все, кто параллельно с вами освещал мой вопрос, когда я был на свободе, отпали, как только я сел за решетку. Куда-то все исчезли. Несмотря на сложность и весь происходящий со мной ужас, ко мне относятся как к обычному зэку. Но другие ребята, которые тут по 132-й статье [о сексуальном насилии], конечно, очень страдают.

Поэтому те, кто меня казнил и сюда отправил, были правы, когда хотели меня казнить. Они своего добились. Здесь выживать очень сложно. Здесь всё ограничено. Не только твоя свобода, но и душа. Здесь тысячи людей, которым неинтересна одна судьба, тем более если она не их собственная.

Сейчас в церкви я учусь колокольному звону и буду служить. Меня хотели определить в швейный цех, как и всех остальных. Я попросился в церковь и работаю там бесплатно семь дней в неделю, зато для души. В храме можно и погреться, и попить горячего чая. По воскресеньям у меня выходной. В швейном цеху те, кто хорошо отработал с утра до вечера целый месяц, получают всего 2000 рублей. Я в церкви занимаюсь любимым делом, богоугодным. И этот звон — единственное, что меня радует. Я православный, и колокольный звон дает мне надежду на спасение. Я просто обязан доказать свою невиновность. Это моя задача. Других целей, планов и надежд здесь быть не может. Я не хочу выгореть душой до дна.