«Нацисты взяли нас для опытов»: история ростовчанина, пережившего массовое убийство детей в Теберде

Владислав Федяев — ребенок войны. Во время Великой Отечественной он оказался в оккупации в Теберде, в санатории, который в 1942 году стал местом массового убийства детей. 161.RU поговорил с одним из немногих выживших — о жизни в оккупации, преступлениях нацистов и жизни с инвалидностью после войны.

Хромая судьба

83-й год. Волгодонская атомная электростанция запускает второй энергоблок. Сотрудник отдела связи «Ростовэнерго», 48-летний Владислав Федяев, отправляется в Волгодонск — посмотреть, как проложить туда связь. Добираться пришлось пешком. Владислав хромает, но это его не смущает — он давно живет со своим недугом.

— Я учился в техникуме связи, а оттуда меня забрали в армию. Говорят: «Ну, хромой, давай — сделай паспорта на все линии связи, что в части есть». Ну я беру карандаш и лезу в кабельный ящик, начинаю всё изучать там. А они озверели [от такой наглости]! Говорят: «Да что бы какой-то сопляк...» Ну какой я сопляк был? — закипает Федяев, вспоминая годы службы.

Из армии комиссовали — негоден к строевой службе из-за хромоты. Федяев устроился в телефонную станцию, проработал там два года. Затем переехал в Аксай — там запустили газовый компрессор, который качал газ в страны экономической взаимопомощи. Поэтому в «Ростовэнерго» Федяева брали как опытного специалиста.

— Пришлось мне пешком до Волгодонска [идти]. По пути наелся сайры, каких-то напитков газированных, — вспоминает Федяев, — Стало мне плохо. Положили меня в ЦГБ, начали обследовать. Смотрят: «А что же это у тебя с ногой?» Дали мне третью группу инвалидности и выгнали из «Ростовэнерго» — говорят, не имеешь права работать.

Присвоить инвалидность должны были давно — еще 45 лет назад. Федяев вырос в Ростове на улице Соколова, рядом с воинской частью. Отец был убежденным коммунистом. Семья с трудом накопила на велосипед. И однажды, когда отец катал его, мальчик упал.

У трехлетнего Вадика кость вылетела из сустава. Его положили в больницу — на два года. В пять лет у мальчика нашли костный туберкулез — тогда слабо изученное заболевание, лечение которого было непростым. Вадика отправили в Евпаторию, в санаторий.

Лечили плохо, вспоминает Федяев. Таблеток не было, только какие-то порошки. Три года он не мог встать с кровати и встретил 6-летие на берегу Черного моря. В 1941 году.

От войны — на носилках

Только когда на город стали падать бомбы, детей начали спешно эвакуировать из санаториев, вспоминает Владислав. Бежать от войны успели — румынские войска заняли Евпаторию лишь в конце октября. Детей вывозили в порт на обычном трамвае. С такими тяжелыми больными, как Вадик, было труднее — их транспортировали на носилках.

— Погрузили нас, последних двух ребят, в машину и привезли в порт. Ехали так, чтобы сумерки начались и самолеты не могли вылететь. Там нас ждала баржа, которая перевезла в Керчь.

Там пересели на поезд. Из-за людей в вагоне было тесно — кроме детей из санаториев, везли санитарок с их сыновьями и дочерьми. Вадик был самым младшим. Он не мог встать с носилок из-за гипса — только наблюдал.

— Я никак не могу успокоиться, какой народ был! Чтобы нас кормить, предварительно где-то муки набрали, где-то молока сгущенного… Мы эти два дня ехали и тем и кормились, — говорит Федяев.

Поезд шел до Кавказа. На безымянной остановке пациентов высадили и распределили по машинам. Вадика отправили в Теберду, где был крупный санаторий для больных туберкулезом. Дорога тяжело шла в горы. Подвешенные в кабине носилки болтало на склонах и ухабах.

— У меня была лечащий врач, еврейка. Звали Цилей Григорьевной. Очень и очень, как бы тебе сказать, любимая. Ко мне относилась, как к младенцу. Когда ехали — она очень крепко держала носилки, чтобы они не тряслись. Она всегда была рядом со мной, всегда спрашивала: «Как ты, Вадик?» — рассказывает Федяев.

Детей разместили в актовом зале санатория. Как вспоминает Вадик, всего было около 60 мальчишек и девчонок. Зима на 1942 год была тяжелой — продуктов не хватало. Но медперсонал продолжал заботиться о детях, и Циля Григорьевна ежедневно совершала обход.

Так продолжалось до августа 1942-го, пока в Теберду вошли немцы.

Казнь на Кавказе

— Помню, она [Циля] только ко мне подошла, как в зал вошли два полицая — и давай ее колотить. Один был вот такой вот [низкий] шпик. Говорит: «Ну, жидовская морда, почему на тебе креста нет?» Бьют ее, в зале поднялись плач, крики. Заходит еще один полицейский и кричит: «Мы вас всех, комсомольцев, постреляем», — вспоминает Федяев.

На следующий день Циля вернулась уже с «еврейскими крестами» — метками, которыми нацисты отмечали евреев на оккупированных территориях. Еще через день ее расстреляли — вместе с большинством сотрудников санатория.

В «Сборнике документов по установлению злодеяний на территории Северного Кавказа в период оккупации нацисткой Германией» приводится доклад свидетеля расстрела:

«11 декабря 1942 г. кровавое гестапо предложило 287 советским гражданам явиться на следующий день к 13 часам дня в гестапо, имея при себе до 100 килограммов наиболее ценных и необходимых вещей с тем, чтобы затем якобы быть отправленными на тяжелые работы в угольных шахтах Карачаевской области. 12 декабря 1942 г., с 12 часов дня, началась охота гестаповцев за своими жертвами, при этом не желавших идти избивали и силой гнали в гестапо. <...>

14 декабря 1942 г., в 5 часов утра, всех 285 (двое умерли по пути. — Прим. ред.) истерзанных, измученных советских граждан немцы погнали под сильным вооруженным конвоем по дороге в сторону города Микоян-Шахара. В полутора километрах от поселка курорта Теберда, у подножия Лысой горы, немцы приказали несчастным положить в сторону от дороги ручные вещи, снять обувь, верхнее платье. Затем всех, кто мог стоять на ногах, выстроили вблизи свежевырытой ямы длиной в 10 метров и глубиной в 2 метра. Грудных и малолетних детей женщины держали на руках. Немецко-фашистские бандиты выводили из строя по 18–20 ни в чем не повинных советских граждан — мужчин, женщин, детей и стариков — и ставили их на колени у края могилы. Затем два немца, не торопясь, по очереди подходили к своим жертвам и на глазах у всех остальных расстреливали их в затылок одиночными выстрелами из автоматических пистолетов. Три с половиной часа длилась эта чудовищная кровавая история».

Когда немцы покончили с персоналом санатория, они взялись за детей.

— Появилась комиссия немецкая. Очень вонючий, красивый офицер, выбритый, — вспоминая его, Владислав морщится. — И рядом врач и переводчик. И вот они обошли всех — распределили перед этой комиссией всех, у кого отцы воевали. Немцу читали, что написано в истории болезни. И ставилась буква К, например, kugel (пуля в переводе с немецкого. — Прим. ред.) или А (это автомашина).

По данным исторической хроники, больных детей в санатории «Пролетарий» травили в мобильных газовых камерах — «душегубках». Детей укладывали в крытый кузов и пускали газ. Затем тела сбрасывали в Тебердинское ущелье, близ Гуначгира. Как вспоминает Федяев, каратели сделали два рейда. Согласно документам, тогда убили 54 ребенка.

— Нас четверых отделили в маленькую палату, где сестры сидели. Был слух, что нас отделили немцы. Для опытов. Брехали, — Владислав держит паузу. — А может, и правда. Встретили Новый год. Не знали, что и как с нами будет. А 1 или 2 января вдруг загрохотали выстрелы.

Возвращение домой

— С рассветом в Теберде ни с того ни с сего открывается дверь в палате. И заходят два человека в белых халатах. Оказывается, это командир и заместитель отряда, которые оборонялись в горах от немцев. Самое главное, что они сказали: «Ребята, вы не помирайте».

Когда советские войска отбили Теберду, в санаторий самолетом первым делом доставили солдатскую кухню. Два дня ребята питались рисовым супом и полтавской колбасой.

— Все поотравились, — усмехается Владислав.

После освобождения Вадик начал учить грамматику по разодранному букварю. Учиться помогали другие ребята из санатория, которым повезло выжить. Отец одного из мальчиков увидел это и привез ему «Пионерскую зорьку» — учиться читать.

— А пока он одевался, заползли две какие-то тетки к нам в палату. Вижу, говорят что-то не по-русски. После их прихода нам начали привозить консервы, пенициллин. Я так думаю, что это по ленд-лизу. А женщины эти были, наверное, из миссии мадам Черчилль.

В санатории смогли поставить Вадика на ноги, но пришлось пользоваться костылями. Домой он вернулся в 1944 году.

— Я умалчивал [о днях в оккупации] до 1952 года. Когда я пошел подрабатывать на стадион «Динамо» рабочим, там была анкета. Вопрос: «Были ли в оккупации?». Я говорю: «Не знаю. Я был не в Ростове, я был в Теберде». А мне говорят: «А, там не было ничего».

Уже работая в газовой компрессорной, Владислав ежегодно получал путевку в санаторий. Но на Кавказ никогда не ездил: «Он мне надоел».

Сейчас Владислав Федяев живет в той же самой квартире, откуда ребенком отправился на лечение в евпаторийский санаторий — на Соколова. Пенсионер называет себя «врагом всего подъезда». Жалуется на работу участкового — когда Владислава затопили сверху, полицейский ничего не сделал. Сетует на подвальные магазины, владельцы которых постоянно меняются — и каждый проводит новый ремонт. Из-за них в квартире проблемы с отоплением. Федяев звонит в управляющую компанию, но ему там тоже ничем не могут помочь.

— Не хочу менять батарею. Всё, что сейчас делается, — это кака. Батарею можно промыть. Я сам на нее смогу поставить кран. Думал: каким образом я могу ее промыть? Мне-то надо только шланг, чтобы вывести воду в канализацию. Я бы и сам это сделал. Но сейчас я, как говорится, ходячее недоразумение.

Когда мы покидаем его квартиру, Владислав подхватывает костыли и шутит: «Ну, пацаны, давайте — кто из нас быстрее до двери?»

Трудно поверить, что переживший нацистскую оккупацию, расстрел друзей и победивший недуг человек стал заложником соседей и ростовских управляек.