Никас Сафронов, заслуженный художник России: «Я всегда нахожу силы, чтобы вернуть себе расположение духа. Живу с Богом в сердце и царем в голове»

Интервьюировать Никаса и легко, и сложно. О чем ни спроси, художник выдает монолог. Да такой, что непросто задать ему следующий вопрос. Классическое и современное искусство, свет надежды и чернуха, жадные олигархи и бессовестные чиновники, президент Путин в европейском платье и агрессия Запада против России – все это в разговоре Никаса. В столичном Музее войны 1812 года (Исторический музей) открылась выставка его работ.

– Никас, вы не работаете в жанре реализма (тем более соцреализма). Но допустим, что вам предложили составить выставку работ художников под названием «Картины современной российской жизни». Какой она могла бы быть?

– Она бы ничем не отличалась от выставки соцреализма или от реализма царских времен. Поленовский дворик с видом на церковь, или «Грачи прилетели», или Васильев с его заболотистым вечерним пейзажем – все это тоже в своем роде соцреализм, все это Россия. Современные типажи могут иметь сходство с персонажами Федотова, с перовскими крестьянами, с репинскими бурлаками на Волге.

Вы правы, я не занимаюсь непосредственно реализмом. Но символизма, в котором я работаю, не существует без академического образования, дающего грамотный подход к каждой линии, каждому цвету. Конечно, если не привносить в искусство ничего нового, оно станет болотом, но новое должно базироваться на классических достижениях старых мастеров. Иначе искусство превратится в набор разрозненных фрагментов, даже если среди них будут удачи и находки.

Как правило, поиск «нового» вызван стремлением произвести эффектное впечатление. Но в искусстве, чтобы добиться максимального эффекта, не обязательно поднимать флаг над рейхстагом. Например, американская галерея заказала мне картину в память трагедии 11 сентября. Мне принесли фотографии несчастных людей с изувеченными детьми на руках… А я нарисовал плачущего ангела на развалинах, свернувшегося калачиком, – ни крови, ни перекошенных лиц, просто скорбь. Я применяю метафорический подход, как Брейгель или Босх. Как Арчимбольдо, который из фруктов составлял человеческие лица (на первый взгляд в шутку, а на самом деле тоже в ответ на социальные проблемы времени). А «Возвращение блудного сына» Рембрандта – это социально или нет?

Искусство всегда связано с эпохой. Есть чистый реализм – скажем, шагают рабочие. А есть метафора – нефтяной фонтан в виде спящего чудовища, от которого не знаешь, чего ожидать, когда оно проснется. Мне кажется, мысль, донесенная через метафору, всегда раскрывалась полнее. Метафорический образ – это основа искусства.

– Вы упомянули рабочих. Рисовать их сегодня неактуально?

– Вспоминается анекдот: «Гиви, скажи тост!» – «Тост!». Гиви, безусловно, произнес тост, но однозначный, в лоб. Мне это не интересно.

– А вы писали рабочих?

– Я писал всех. И рабочих, и служащих, и пастухов. Писал природу, коров. Будучи студентом, я писал все.

– Но теперь вам интереснее писать знаменитостей?

– Если бы я исходил из того, кто самый знаменитый, я бы писал других людей. Недавно в одном городе я посетил сигарный бар, и ко мне подсела девушка. Спросила: «Вы ведь известный, да?» Я ответил: «Не знаю, может быть». Заиграли «Битлз», и я сказал, что очень люблю эту группу, а девушка, оказалось, ее не знает. Я стал спрашивать, кого знает она. «Роллинг Стоунз»? Нет. О Пугачевой что-то где-то слышала… Зато знает «Блестящих» и Диму Билана. Сегодня эти люди самые известные, но мне они не интересны.

Совсем другое дело – Магомаев, Синявская, Ростропович. Когда ко мне приезжает Софи Лорен, это для меня почетно. Или Михалков, Кончаловский, Башмет, Спиваков…

– И Абрамович?

– Почему нет? Никому не интересен тот, кто ищет миллион, но всем интересен тот, кто его нашел. Абрамович нашел свой миллион – в прямом и в переносном смысле. Он интересен как современный типаж. Да, он не спускается в шахту добывать руду, но каким-то образом попал на вершину… хочется сказать «пищевой цепочки» (Смеется.). Абрамович состоялся. Побывал начальником Чукотки. Оказался замечен в мире. Он создал музей современного искусства «Гараж». Дело не в том, положительный он персонаж или отрицательный, а в том, что он герой нашего времени, к счастью или к сожалению. Богатые и очень богатые люди тоже нужны. Другое дело, что они должны осознавать свою социальную ответственность.

Один из самых богатых китайцев больше половины своих прибылей отдает на развитие науки, спорта, культуры в Китае. Я знаю такого же деятеля в Эквадоре. И в Лондоне знаю такого деятеля. А российским миллиардерам в этом смысле не хватает воспитания. Их у нас более 200, только по официальным данным, немало и скрытых, которые копят свои деньги, как кроты. Понимают ли они, что их накоплениями никто не воспользуется? Они живут в своем мире, словно в подводной Атлантиде. У них все есть, но они не могут этого открыть, не могут ни порадоваться как следует, ни порадовать других. Пусть так, не можешь показать свои богатства – делись ими тайно. Восстанови детский сад или воздвигни хрустальный храм. А деньги ради денег не приносят счастья – человек заболевает. У него есть 10 миллионов – он хочет 100, у него есть 100 миллионов – он хочет миллиард. Как ненасытная старуха в сказке про золотую рыбку.

– Не хотите саркастично изобразить коррупционера?

– Нет, нет. Это как доска позора на проходной завода. Таким жанром занимаются, скажем, карикатуристы. Хотя был вот какой случай. Мне заказали портрет одного чиновника. Первый портрет не удался, и я написал второй, а из первого сделал барбоса в человеческой одежде. Придя ко мне в студию, заказчики увидели эту работу и сказали: «Неожиданно, но это именно то, что нужно!» Я объяснил им, что их заказ в другой комнате. В итоге они взяли обе работы. Вот так – через собаку – я показал характер человека. Тоже прием для изображения порока.

Я не озвучиваю призывы, сегодня людей трудно к чему-то призвать. Помните пьесу Шоу «Пигмалион»? Героиня ведь училась не у тех, кто хотел обучить ее на спор, а у друга, который личным примером показывал, как надо жить. Необязательно кричать на площадях, как Савонарола, и быть за это битым. Я просто занимаюсь своим делом – пишу картины, и оно дает мне возможность творить добро. У меня больше 800 благодарственных писем – от церкви, школ, музеев, детских домов и учреждений для инвалидов. И я уверен, что поменял к лучшему жизнь многих людей.

– Вы неоднократно писали Путина…

– Любой известный художник в России возвращается к образу популярного президента Путина. Да, у меня несколько его портретов. Есть собирательные образы, есть наблюдательные – я встречался с ним. Мой подход – не писать сиюминутные черты лица, а создавать образ. Человек может быть усталым, больным, у него может прыщ на носу вскочить – зачем это фиксировать? Я убираю лишний подбородок и лишние морщины, а те морщины, которые мне кажутся характерными, оставляю.

Я не рисую «с натуры», как художники, которые забывают лицо натурщика сразу же, стоит ему повернуться в другую сторону. У меня фотографическая память, я не стану мучить вас два-три месяца. Мне достаточно сделать получасовые наброски, я могу создать портрет, в котором вы узнаете себя лучше, чем кто-либо. Один мастер, который писал меня, сказал: «Вы сегодня пришли не с тем лицом, какое было у вас в прошлый раз». Я так не работаю.

– Почему на выставке нет портретов президента?

– Портреты политических деятелей, как правило, находятся у них. А эта выставка собрана из работ, хранящихся в моей мастерской. Я представил разные жанры – от портретной графики до кубизма.

– На одном из портретов вы изобразили Путина в старом европейском платье…

– Я писал Путина в разных образах. Работа, о которой вы спрашиваете, – из цикла «Река времени». У меня к началу нулевых накопилось много холстов – копий классических портретов, которые я писал с оригиналов (для совершенствования техники и для собственного удовольствия). Чтобы они не пропали, вместо изначальных лиц я нарисовал на этих холстах современников. Или животных, которым передал свойства человеческих характеров.

– Кто был на этом портрете до Путина?

– Король Франции Франциск I, один из самых уважаемых монархов в истории. Невольная параллель, историческое сравнение. На руках Франциска умер Леонардо да Винчи. Он купил «Джоконду», и благодаря ему она стала знаковой картиной мира. Этот король столь же велик для Франции, как для нас Петр I.

– Путин для вас один из многих персонажей-натурщиков или что-то вроде кумира?

– Я написал 28 президентов. Сейчас пишу президента Арабских Эмиратов и его семью. Прежде чем начать, я всегда изучаю героя и в процессе этого влюбляюсь в него. А если он мне не симпатичен, то и не берусь за его образ…

Не скрываю, что горжусь Путиным. Если бы не он, мы бы потеряли Россию. Еще один президентский срок в ельцинском духе – и нашей страны не было бы. Путин дает нам надежду, что наши потомки будут жить в своей стране и говорить на своем языке. Конечно, как сказал Оскар Уайльд, ни один человек не богат настолько, чтобы искупить свое прошлое. Каждый кого-то обидел. У Путина тоже есть недостатки, как у каждого из нас, но достоинств больше, и мы их видим.

В 90-е происходило уничтожение России во многом под руководством американских спецслужб. Одна из форм такого воздействия – современное искусство. Гранты в размерах сотен миллионов долларов выделялись не вам, журналисту, и не мне, художнику. Они выделялись развязным девочкам в храме, на инсталляции, когда человек прибивает свои гениталии к брусчатке или рубит иконы топором. Все по слову Даллеса: если через литературу, живопись, музыку внедрить в Россию все самое низменное – она сама исчезнет. Когда появился Путин, Запад понял, что упускает эту возможность, и теперь предпринимает судорожные шаги на других фронтах. Один из таких шагов – Украина. Сейчас мы теряем ее, как прошляпили Югославию. Но Украина – наш родной брат, каждый второй обладатель украинской фамилии живет в России. Кто-нибудь возмущается тем, что председатель российского Совета Федерации, третий человек в стране, носит украинскую фамилию Матвиенко?

Конфликт с Украиной провоцируют люди, которые не хотят, чтобы существовала такая часть света, как Россия. Америка это делает из стратегических соображений, а Европа это делает потому, что нуждается в ресурсах. У нас нефть, газ, лес, уголь, пресная вода. Европейцам не нравится, что этими богатствами пользуются, как они считают, полуграмотные, второсортные дикие русские. Они не понимают, что если не станет России, то не станет всего мира. Когда мир был двуполярным, войны случались гораздо реже. А стоило обескровить Россию – и конфликты распространились по всей планете.

– Кстати, о войне. Вас не волнуют лавры баталиста?

– Пробовал и понял: не мое. К своему делу нужно относиться очень серьезно. Поскольку я профессионал, а не любитель, то не хочу браться за чужие жанры. Да, я пробую себя в чем-то новом – в театре, книжном деле. Но батальный жанр – совсем особое искусство, как, например, искусство маринистов. Надо прекрасно владеть движением, иметь особый подход к композиции, чтобы показать сразу огромное число людей. Нельзя набросать участников сражения как эскизы, это должны быть лица. Суриков писал картины по 20-30 лет, Иванов тоже. Вспомним «Переход Суворова через Альпы» – это серьезнейший труд, требующий огромного подготовительного этапа. Я пока ограничиваюсь небольшими камерными работами, которые отражают мой философский взгляд на мир.

Нельзя чувствовать разные жанры одинаково хорошо. Каждый жанр «тянет одеяло» на себя. Скажем, когда я занимался иконописью, моя живопись была плоскостной. Тот, кто всю жизнь изучает искусство XIX века, плохо понимает XX век или XV. Будучи супермузыкантом, можно владеть множеством инструментов, но в разной степени. Я и так занимаюсь несколькими жанрами и даже создал собственное направление – дрим-вижн (от англ. «сновидение». – Прим. ред.). Большой опыт я извлек из сотрудничества с гениальным режиссером Олегом Ефремовым на спектакле «Три сестры». Нам очень нравилось работать вместе. Но в какой-то момент мой друг Валентин Гафт сказал мне: «Помнишь слова Белинского? Иди в театр и умри в нем. А если не готов отдаться этому делу полностью, то провалишь его».

– Нет ли намерения написать портреты «вежливых людей» в Крыму?

– Нет. Хотя недавно Мединский предложил мне написать Жукова, Дмитрия Донского и прочих русских полководцев. Это интересно. Не исключаю, что возьмусь.

Если вас волнует крымская тема, то вам могут быть интересны мои крымские пейзажи. Я взял не сегодняшний день, а XVIII и XIX века: люди в шляпках, с зонтами – мне хотелось через движение света и воздуха показать красоту края. Написаны работы были несколько лет назад – еще до крымских событий. Это красоты мира, и для их изображения не нужен политический повод.

– В отличие от некоторых вы не гнушаетесь словом «патриотизм» и называете себя патриотом России. Трое ваших сыновей живут за границей: Дмитрий – в Литве, Ландин – в Австралии, Стефано – в Англии. Не опасаетесь, что ваши потомки окажутся по ту сторону баррикад – скажем, в рядах НАТО?

– Нет. Люди искусства – люди мира. Чайковский не принадлежит только нам, как Дюма не принадлежит только французам. Все мои сыновья – люди искусства. Стефано учился в Королевской художественной школе и неплохо рисует, Дмитрий играет в театре, Лука – пианист, Ландин – фотограф. Полагаю, что их потомки тоже станут творческими людьми. Такие эмигранты, как Михаил Чехов или Кандинский оставались за границей русскими. Многие голливудские актеры имеют русские корни и гордятся ими. Мир искусства не имеет границ. Россия дала миру Станиславского, и теперь весь Голливуд работает по его методу.

– Считается, что художник видит сквозь века…

– Как говорят, мудрость приходит с годами, но иногда годы приходят одни (Смеётся.).

– Как вы видите живопись будущего? Актуальны ли идеи Малевича о смерти искусства?

– Это вопрос индивидуальный. Малевич просто привлек внимание людей, находившихся в растерянности. Когда возникла фотография, художники оказались в прострации и поиске. Кубизм, сюрреализм, абстракция, дадаизм – новый подход к тем же самым вещам. Это как дизайн автомобилей – он меняется, но функция у авто одна и та же.

Малевич сказал, что старое искусство нужно уничтожить, пока новое еще не возникло. Мол, вот вам черный квадрат – пустота, нулевая точка, а куда мы пойдем от нее – непонятно. Это его личное мнение, которое может быть трансформировано каждым по-своему. Да, Малевич занял свою нишу в мировом искусстве. Но стоит ли считать все новое развитием его идей? Мне это напоминает историю с Нострадамусом: все его пророчества становятся таковыми задним числом, когда случившиеся события подгоняют под его записи.

Вы спрашиваете о будущем, но острое чутье художника выражается в другом. Я, например, не могу видеть, как охотятся. Не могу видеть телеканалы, которые обучают зрителя охоте или рыбалке. Не понимаю, почему их не закроют. То нам показывают детский мультик про то, что надо беречь львят, то показывают, как эффективнее убивать тигров, рекламируют убийство. Когда я это вижу, у меня такое чувство, будто убивают моих детей или меня самого. Даже когда лес рубят, меня это мучает.

– Вернемся к вопросу. Опасений за традиционное искусство у вас нет?

– Никаких опасений. Любой жанр может остановиться в своем движении, но он все равно сохраняется. Когда пришло кино, спрашивали, зачем нужен театр, – тем не менее он существует. Пришел Интернет, стали спрашивать, зачем нам кинотеатры, – тем не менее они посещаются. Будут и бумажные книги, и традиционная живопись.

– Уместна ли в живописи так называемая чернуха? Бомж в собственных испражнениях, прошу прощения, – тоже герой нашего времени.

– Я таких резких вещей не делаю. Можно увидеть человека единственный раз в жизни, когда он выпил и его стошнило, и заключить, что он пьяница. Это по меньшей мере неумно. Или, может быть, этот бомж – свободный художник. Зачем брать во внимание отдельный момент жизни человека, если завтрашний день он может прожить совсем по-другому?

И дело даже не в том, интересно мне это или нет. Помню, как-то раз я находился в Германии. Это было уже при Путине, при хороших ценах на нефть, когда все показатели в стране росли и мы были впереди планеты всей. И по немецкому телевидению я увидел репортаж из России. Утро. Стоят люди – человек 10-15. И ждут мусорную машину. Когда она подъезжает, люди принимаются набирать в ведра отходы. Я даже подумал, что в России грянул какой-то кризис, какая-то революция: ощущалось, что это настоящие бомжи, а не постановка. И оказалось, действительно немецкие репортеры нашли их где-то в Сибири или на Чукотке. Нашли, потому что хотели найти. Но дело в том, что европейский зритель думает: вся Россия такая.

– Считаете, изображать подобные вещи – не дело художника?

– Да. Потому что это необъективно и вредно, опасно. Я настроен на позитив. Ищу его во всем и стараюсь отображать в своей живописи. Я ведь из рода священников и отношусь к миру положительно: прощаю врагов, стараюсь мирить поссорившихся друзей. В своих картинах я даю людям свет.

– У Глазунова, например, есть картина с нищей, у которой «Сникерс» в кармане.

– Это его жанр, его техника. Можно также вспомнить его «Мистерию ХХ века», где изображена масса персонажей мировой истории. Он может нарисовать тысячу человек, а мне достаточно нарисовать плачущего ангела, чтобы показать тем самым сегодняшний мир и то, куда он катится. Не надо пугать людей, они должны не бояться, а задумываться и что-то менять в себе. Моя задача – настроить их на позитив, а не разрушить изнутри. К каким мыслям может привести ощущение обреченности? Что надо отгулять последние годы так, чтоб мало не показалось. А еще лучше – поскорее взорвать этот мир атомными бомбами. Нет уж, я предпочитаю дарить людям надежду на будущее.

– Вам это удается. После посещения вашей выставки уносишь с собой чистый – если можно так выразиться, дистиллированный – свет. Много света. Можно даже удивиться тому, что этот художник часто задумывается о зле вокруг нас.

– Как и любой человек, я думаю о проблемах. Когда я встаю, я молюсь – за близких, за страну, за народ, за нашего президента, за нашего патриарха. За то, чтобы Россия, Украина и Белоруссия вновь стали цельным государством. За то, чтобы другие союзные республики всегда были с нами. За мир в мире, за все человечество. Прошу сил у Господа на то, чтобы творить добро.

У меня нет ощущения упадка. Я всегда нахожу силы, чтобы вернуть себе расположение духа. Живу с Богом в сердце и царем в голове.

Argumenti.ru.