Розу растоптали. Что происходит в донском специнтернате, где директора посадили, а у постояльцев пропадают деньги

Ровно год назад, в ноябре 2023 года в Красносулинский специальный дом-интернат вернулась на пост директора Роза Кузнецова. Не потому что хотела сама — ее просили вернуться сами постояльцы. Они надеялись, Кузнецова вернется и наведет порядок — без нее в учреждении завели подпольную торговлю алкоголем и табаком, начали проворачивать мутные схемы с пенсиями проживающих.

Роза Кузнецова вернулась. В кресле директора она продержалась около семи месяцев, пока не попала в СИЗО. Собственные подчиненные обвинили ее в вымогательстве взяток.

Трагическая история женщины — в тексте специального корреспондента 161.RU Григория Ермакова.

Три километра на север от Красного Сулина и около ста от Ростова — и вы окажетесь в крохотном поселке Черевково. Село как село: гогочут гуси, кричат петухи, нет-нет да пронесется авто по одной из пяти улиц. В 2010-х здесь насчитали почти тысячу жителей, но не похоже, что их стало больше за минувшие 15 лет. Достопримечательностей в Черевково всего две — железнодорожная станция и специальный дом-интернат для престарелых и инвалидов.

Красносулинский специнтернат — это территория на 26 соток, огороженная бетонным забором. Учреждение рассчитано на 110 человек — есть столовая, спортплощадка и четыре корпуса, самый «тяжелый» — это первый, «корпус милосердия». Там находятся проживающие, которые практически полностью утратили возможность двигаться — их и кормить надо, и купать, и памперсы менять, и наблюдать регулярно.

Периметр интерната, входы и выходы — все под камерами. Можно понять: специнтернат на то и «спец», что рассчитан на проживание и помощь пожилым бывшим заключенным, неоднократно судимым престарелым и инвалидам, а также на тех, кто просто не смог «вписаться» в другие интернаты. Около половины проживающих — бывшие сидельцы, кто-то с алкогольной, кто-то с наркотической зависимостью.

Контингент сотрудники называют «отъявленным», «самым неблагополучным», «самым тяжелым», «обиженный судьбой». И, наверное, стоило бы ожидать жалоб от сотрудников на несносных проживающих, бесчинствующих в учреждении.

Но вокруг специнтерната ходят совсем иные разговоры.

Семья Натальи К. свой выбор сделала — сдала женщину в интернат. Хорошо, что не забыла: брат нет-нет да звонит, проведывает. Наталья — инвалид с детства, детский церебральный паралич.

В Красносулинском специнтарнате она живет не первый год. Из учреждения без разрешения не выбраться ни в магазин, ни в город. Но есть свои радости: санитарок можно попросить принести что-нибудь вкусное из магазина, или удачно выдадут новую одежду. Наталья любит похвалиться обновкой, бывает, знакомой медсестре скажет: «Посмотрите, Ольга, какое у меня платье новое! Скажите, красивое?» Наталье около шестидесяти, но за простоту санитарки любя называют ее «большим ребенком».

Другая радость Натальи — ноги носят. Можно во двор выйти, прогуляться, пускай и с опорой на инвалидную коляску. Еще можно на лавочке посидеть.

Встретиться с Михаилом. Он тоже из специнтерната. У Михаила судьба тоже непростая, Миша пережил инсульт на почве алкоголизма, теперь тоже ходит с трудом. Ногу тянет. Кто Миша для Натальи? Друг, да не просто друг — любимый друг. Для Натальи Михаил — не Миша, а Мишенька. Бывает, встретятся во дворе, на лавке: сидят-общаются. Или он к ней придет. Или она, опираясь на коляску. Они с Мишей лучшие друзья. Почти как семья.

Начиная с пандемии случается в интернате разное — сменилось руководство, сменились и порядки. И одежду стали реже выдавать, и постельное тоже. Кто-то денег даже лишился. Еще и алкоголь начали продавать. Наталье, видимо, пришлись не по нраву эти перемены. И когда из декрета вернулся старый директор, Роза Кузнецова, она решилась рассказать ей, что случилось с учреждением — в жалобе.

То было в ноябре 2023 года — уже и не вспомнишь, про что та жалоба была? Может, про одежду — Наталья любит обновки, а вещи нечасто меняли до возвращения Кузнецовой. Или про подпольную продажу алкоголя в учреждении — переживала за Мишеньку, как бы тот пить не начал, не повторилась с ним беда. Словом, написала и забыла. А кто-то не забыл.

20 ноября 2023 года, когда Наталья вышла на прогулку, ее перехватила по пути сестра-хозяйка, Людмила Рубанова. Кто знает, может, Наталья в тот момент думала, что с ее жалобой наконец разберутся, обсудят с ней ее? Помогут навести порядок? Что бы Наталья ни думала, вряд ли она ожидала, что сестра-хозяйка схватит ее за волосы и влепит пощечину.

На следующий день был обход. Пришла другая сестра-хозяйка, Наталья Куликова, и заведующий отделением Александр Сечкарев. Может, Наталья рискнула бы им пожаловаться, не будь с ними вместе Людмилы Рубановой — но вряд ли успела бы. Куликова набросилась на нее с криком: мол, вызовет полицию и посадят Наталью в тюрьму — за то, что пожаловалась на Рубанову.

Наталья написала еще одну жалобу, просила защиты у Кузнецовой — боялась Куликовой, та обещала, что Наталье «сделают плохо». Но ни Рубанова, ни Куликова никуда не делись, только сильнее начали давить. Они пообещали Наталье — если она не прекратит, то плохо сделают уже Мише. Перестанут его выпускать на улицу, перестанут давать передачки. И вообще переведут в другой интернат.

Наталья отозвала жалобу.

Год за годом, а Юрию Н. легче жить не становится. Несколько лет назад он попал в один из интернатов в Ростове — лишился жилья, а у родственников не было места для него. Там он повздорил с персоналом, который вводил драконовские порядки — и получил по лицу. Травма сильно сказалась на зрении. Юрий думал обратиться с жалобой, но не успел — его отправили в Красносулинский специнтернат, — сослали за дурной нрав.

Заехав в корпус, Юрий отдал свою банковскую карточку сестре-хозяйке Людмиле Рубановой. На карту поступала пенсия, 75% от нее уходили (как и у всех проживающих) на счет интерната — еда, лекарства, памперсы, одежда, постельное белье и прочее предоставлялось за эти деньги, плюс помощь от государства. А остальное оставалось Юрию, на пользование. Да только как ей пользоваться? Юрию трудно ходить, со зрением беда, с дикцией и слухом не лучше, да и из специнтерната не так просто выйти. Вот и отдал карточку сестре-хозяйке Людмиле Рубановой — чтобы можно было попросить ее купить что-нибудь в магазине.

Это довольно распространенная практика в интернатах. Но вряд ли Юрий ожидал, что в итоге вовсе лишится денег.

В июле 2023 года Юрий решил поинтересоваться — как дела с его карточкой? Попросил у Рубановой, но та ее не отдавала — проси, не проси. В ноябре того же года из декрета вышла директор специнтерната Роза Кузнецова. Он обратился к ней, просил разобраться в ситуации.

Юрий обращался к Кузнецовой во время каждого обхода учреждения: как там карточка, где она? Но новостей всё не было.

Вряд ли Юрий знал, как Кузнецова разрывалась в тот момент. Она обращалась к Рубановой с просьбой вернуть карту, но та игнорировала указания. Что делать? Обращаться в полицию? И что тогда, писать заявление на крестную мать собственного ребенка?

Кузнецова встала на сторону проживающих. Юрия возили в отделение банка, поднимали распечатки по его карточке. Выяснилось, что с карточки плохо видящего пожилого мужчины из пригорода Красного Сулина совершались покупки в магазине техники, оплачивались визиты в кафе и салоны красоты в Ростове.

Выписку приобщили к заявлению в полицию. Юрия отвезли на допрос, возбудили уголовное дело. Дело осталось за малым: следователю нужно было приехать в специнтернат и признать Юрия потерпевшим.

Но следователь скоропостижно уволился. Дело сначала повисло в воздухе, а затем и вовсе забылось.

Первые две истории нам рассказали сотрудники специнтерната, одну из них дополнили воспоминания родственника проживающего. Третью мы получили из-за дверей закрытого учреждения — причем уже совершенно другого, негосударственного.

Руководство учреждения отказало корреспонденту в разговоре с проживающим, сославшись на «конфликтность темы» и нежелание ругаться с региональным Минсоцтруда. Сотрудники учреждения также отнеслись к разговору со скепсисом: «С чего вы взяли, что такой возрастной и больной человек будет говорить правду?»

Это запись речи Федора Г., которому удалось выбраться из Красносулинского специнтерната и попасть в негосударственный приют.

— Меняли трубы, меняли плитку. Сделали спортивные площадки две. Для безногих. Турники. Как они будут забираться на них, кому это нужно? А бытовые условия не сделали. В нашем бараке — один кран, кому умыться, кому воды набрать, еще что-то сделать, — вот это не было сделано. Много было сделано того, что не было нужно. Меняли всё [одежду, белье]. Но всё было уже настолько старое… Стиралось года два, ничего не списывалось. <…> Не было медикаментов, чего ни попросишь — покупай сам, таблеток нет. Даже бинт не дали, говорят: «У нас нет, покупай сам». Бардак какой-то был.

Каждое утро, вспоминает Федор, начиналось с мата — стоило санитаркам выйти на работу. Беспредела, как такового, не было — но отношение к проживающим было хамское, «будто ничто, будто ниже плинтуса опущенные».

— Я был там, когда был [временно исполняющий обязанности директора вместо Кузнецовой Александр] Сечкарев. Ну что он мог сделать? Он зашугал всех так, персонал… Не могли слово сказать. Во-первых, к нему нельзя было прийти в администрацию, чтобы пообщаться. Когда пришел… Он начал кошек уничтожать. Заставлял собирать кошек в мешок и выкидывать. Я его за это Шариковым прозвал, — говорит Федор.

По словам Федора, с возвращением Кузнецовой в аптечках учреждения снова появились лекарства.

Притеснение, мошенничество и насилие — только часть от общего массива жалоб, которые поступали на сотрудников специнтерната со стороны проживающих. Жалобы возникли только когда из декретного отпуска вышел директор учреждения — Роза Кузнецова, в ноябре 2023 года.

Кузнецова начала реагировать на жалобы — обратилась в полицию, прокуратуру. Уволила сотрудников, которых подозревала в нечистой работе — сестер-хозяек Людмилу Рубанову и Наталью Куликову, заведующего отделением Александра Сечкарева.

Тут бы и закончиться истории хэппи-эндом.

Но это не Голливуд, это Красный Сулин.

В мае 2024 года Розу Кузнецову задержали по подозрению в вымогательстве взяток и отправили в СИЗО. Заявителями по делу выступили Куликова и Рубанова. Они же, вместе с Сечкаревым, позже оспорили в суде увольнения и восстановились на должностях. А Кузнецова остается в СИЗО — уже семь месяцев. Обвинение в окончательной редакции так и не выдвинуто.

Муж Кузнецовой Денис говорил: его жена не планировала возвращаться в интернат из декрета. Они продали всё, что имели в Сулине, чтобы переехать в Ростов. Но интернат не отпускал: проживающие и рядовой персонал писали ей, звонили, просили вернуться и исправить бедственное положение в учреждении.

Кузнецова могла игнорировать это. Не стала.

Теперь ее муж, мать и сестра едут в Красный Сулин на очередное заседание по мере пресечения в отношении Кузнецовой. Семья Розы еще надеется, что ей дадут домашний арест вместо СИЗО, пускай и строжайший — лишь бы она могла воссоединиться со своим малолетним ребенком.

— Я боролась за людей-инвалидов. А моя кума и моя подруга с целью наживы меня оговорили и посадили в тюрьму. Я готова сотрудничать со следствием. В первый день, когда меня пригласили в Следственный комитет, я незамедлительно явилась, потому что я не боялась. Я этого преступления не совершала. Я пришла, меня арестовали, посадили в тюрьму, защищать себя я не могу. Я лишена здесь возможности защищать себя. Я просила Красносулинский районный суд отпустить меня под домашний арест, к детям. Мне отказали. Но я прошу отпустить меня под домашний арест. Я готова сотрудничать со следствием, все необходимые документы, которые могли бы у меня быть, они у меня уже посмотрели. Я никаких взяток не брала и вымогательством никогда не занималась. Я просто хотела работать честно во благо людей-инвалидов. И за мою доброту, за то, что я боролась с незаконными действиями моих, на тот момент близких людей, как я считала, я сижу в тюрьме. А они продолжают угрожать людям, уговаривать их оговорить меня. И это всё делает тот, кто в настоящий момент занял мое место, который желал этого места, который боролся за это место. Для того, чтобы посадить меня. Ваша честь, я прошу, пожалуйста, отпустите меня под домашний арест, к моим детям, — говорила Роза на одном из заседаний.

Но следствие вновь и вновь настаивает на СИЗО.

Красносулинские силовики видят в Розе Кузнецовой угрозу для «установления истины».

Зябкое ноябрьское утро в Красном Сулине, запах гари. То ли дым, то ли туман тянется из-за лесополос и парков городка — здесь, как и везде на юге, аж в ноябре жгут листву и ветки, а под шумок и мусор тоже. От этого в целом приятный аромат прорезает горькая нота жженого пластика. Запах неизбежен: его слышно в салоне авто, в здании суда, возле железнодорожной станции, в крохотном стареньком кафе, в продуктовом магазинчике.

Куда нос не сунь — сплошное палево.

Говорят, на предыдущие заседания нередко приходили сотрудники специнтерната, бывшие и действующие — чтобы поддержать Розу. Но спустя шесть месяцев в суд, помимо адвокатов, приехали трое — супруг Розы Денис, ее мать Тамара и сестра, тоже Тамара. С последней для простоты общения мы перешли на «ты» — зову ее Тома. Пока мать и сестра отходят за кофе — выезжать из Ростова пришлось рано, поездка длилась полтора часа, — встречаюсь с Денисом. Он приехал на другой машине.

Отношения между Денисом и Тамарами трудно назвать безоблачными. Денис с помощью адвокатов добивается изменения меры пресечения для Розы — чтобы она вернулась домой в Ростов, к ребенку, пускай и в рамках домашнего ареста. Тамары настаивают на полном пересмотре уголовного дела и возбуждении разбирательства в отношении Рубановой и Куликовой из-за махинаций, в которых их подозревала сама Роза.

Всем нужно одно — освобождение Розы, но достичь этого надеются разными методами. Из-за этого нет-нет да возникают споры.

Коротаем с Денисом время до суда за пустяковыми разговорами. За почти три месяца общения с членами семьи Розы мне кажется, что уже обговорено всё, что только можно обговорить по поводу уголовного дела и ситуации в специнтернате.

— Как ты? — интересуюсь.

— [Пипец], — чуть слышно бросает Денис. На нем дочка, на нем дом, работа, на нем передачки в СИЗО для Розы. — Капюшон надень, замерзнешь.

Ждем Тому и Тамару — и идем в здание суда.

Внутри взгляд цепляется за стенд в предбаннике суда: «Почему все молчат? Безнаказанность рождает беззаконие. Самый страшный бич общества — это равнодушие».

Эта тема — тонкий водораздел между Тамарой и Томой, нет-нет да они возвращаются к обсуждению того, как Роза оказалась в этой ситуации. Тамара настаивает, что «всем причастным в несправедливости в адрес Розы — это всё аукнется», и удалось бы попасть на прием к главе федерального СК Александру Бастрыкину — и были бы заседания уже в отношении Куликовой и Рубановой. Тома же, напротив, считает, что напрасно Роза влезла в конфликт с подчиненными из-за их схем — всей этой ситуации можно было бы избежать.

Но никакие «если бы» не сбылись. Роза не осталась в стороне. Так что теперь мы ждем, пока конвой привезет Кузнецову и начнется заседание. На котором — и это знают все — её снова отправят в СИЗО.

Мои увещевания про «надежду на лучшее и готовность к худшему» семья Розы слушает уже вполуха. Полгода борьбы за Розу измотали их, издергали, высушили — если вовсе не лишили веры в справедливость и верховенство закона, объективность правоохранительной и судебной систем.

Эти иллюзии из них выдавливали каплю за каплей на каждом новом судебном заседании о мерах пресечения.

Конвой вводит Розу на первый этаж суда и быстро ведет по ступеням вверх, на третий этаж, к залу. Следом за ней первым же торопится Денис, зовет жену, чуть не бежит по ступеням, пытаясь догнать, урвать слухом хоть одно слово, которое может обронить Роза.

Двери клетки открываются, двери клетки закрываются — Роза и Денис не разрывают взгляд. Улыбаются друг другу, будто из последних сил. Наблюдать это больно, слушать — невозможно.

Мне запретили фотографировать судью, гособвинителя и представителя следкома. Кратко обозначу: на всех троих я разглядел лишь одно обручальное кольцо, следователь и гособвинительница как на подбор: стильные румяные девушки в очках с толстой оправой, ногти а ля френч. Судья нет-нет, да улыбалась, кто знает чему? Может, отставке председателя Красносулинского суда, которую огласили в день, когда шло это заседание.

Вести съемку в здании суда, за исключением специально подготовленных мест (их я не нашел), мне запретили из контртеррористических соображений.

Следствие ходатайствовало продлить срок содержания Кузнецовой в СИЗО еще на один месяц — для продления следственных действий. Следствие планирует поднять детализацию телефонных соединений сестры-хозяйки Людмилы Рубановой и Розы Кузнецовой. Позже следователь поправилась: детализацию уже истребовали, но еще до конца не изучили. Адвокаты поинтересовались: почему этого нельзя было сделать за последние шесть месяцев? Следователь ответила, что «никакой сложности нет, просто возникают определенные обстоятельства». Обстоятельства не были озвучены.

Защита обратила внимание суда на целый ряд нестыковок во всём деле, начиная с постановления следователей о привлечении Кузнецовой в качестве обвиняемой. В документе не указано место совершения преступления — это фундаментальная вещь по уголовно-процессуальному кодексу. Как, не имея места, определять, кто будет вести следствие, где будет проходить суд?

Причем на эту ошибку в обвинении защита указывала не в первый раз — до следователей донесли информацию об этой ошибке еще три месяца назад. Но ее почему-то не исправляют.

Кузнецову подозревают, что она выписывала премии подчиненным за переработку, а затем требовала их обратно. Проворачивала она это якобы с 2016 по 2023 год. Про период с 2016 по 2021-й понятно — она была директором в Красном Сулине. Но как она могла это проворачивать с марта 2021 по декабрь 2022-го, когда была в декрете? В должности она пробыла месяц, уже в январе 2023 года снова ушла — на больничный по уходу за ребенком. Вернулась она только в ноябре. При этом перебираться из Сулина в пригород Ростова, поселок Верхнетемерницкий в Аксайском районе, семья Кузнецовой начала в 2019 году.

Всё это время обязанности директора выполняли Светлана Романовская, Людмила Рубанова, Наталья Бондаренко и Александр Сечкарев. Выходит, премии подписывать должны были они?

На предыдущем заседании, 14 октября, следователь сказала прямо: местом начала преступления послужил специнтернат, где передавались первые взятки, а местом окончания — Аксайский район, где живет Кузнецова и куда, дескать, возились деньги. Подследственность определяется по месту окончания преступления — то есть дело вообще не касается Красного Сулина, их следователей, их прокуратуры, их суда.

Прояснить всю эту, мягко говоря, нестыковочку, попросили следователя. Следователь оказался незнаком с тем самым постановлением о привлечении Кузнецовой в качестве обвиняемой — пришлось брать перерыв.

— Я ознакомилась и могу сказать, что данное постановление было составлено не в окончательной редакции. Вся информация была собрана на первичных этапах проведенной проверки. Также считаю, что в данном заседания данный вопрос не имеет значения, так как рассматривается мера пресечения, а не уголовное дело по существу, — заявила следователь.

— Вы считаете, что нарушения части второй 172 статьи [УПК РФ] не было?

— Я считаю, что данный вопрос не относится к продлению срока содержания под стражей обвиняемой Кузнецовой.

Перефразируя: «Вас это беспокоить не должно». Нельзя не отметить, что при такой территориальной неопределенности всей истории, суммы, которые якобы брала Кузнецова, указаны вплоть до копеек.

Другой вопрос — вообще обоснованность обвинения с учетом практики рассмотрения уголовных дел, связанных с вымогательством. Защита приводит в качестве примера определение суда апелляционной инстанции Верховного суда по делу Шамсиева. Из решения по делу следует, что «показания о взятии взятки не являются достаточным доказательством для обвинения лица в совершении преступления».

Что это значит? После суда, в курилке тет-а-тет, один из защитников поясняет это на следующем примере:

— Вот смотри. Допустим, сейчас сядем мы вдвоем в машину и предложим, например, гособвинителю подкинуть его, скажем, до прокуратуры. А потом пойдем в полицию и заявим, что во время поездки она у нас вымогала взятку. Два наших показания будут абсолютно голословны, но по логике дела Кузнецовой гособвинителя должны будут задержать и убрать в СИЗО на полгода. Выходит, любого можно так «закрыть». Ну и что это такое?

Выходит, основанием должно быть нечто большее, чем показания Людмилы Рубановой и Натальи Куликовой. Что-то, наверное, появилось за шесть месяцев работы следователей? Защита так не считает.

— На протяжении длительного срока, кроме показаний о взятии взятки — суду больше ничего не было представлено. Не представлено, что деньги эти были вообще, были изъяты, что в отношении нее какие-то мероприятия предпринимались: что она, например, была задержана при получении денег!

Снова ссылаясь на практику Верховного суда, защита указала на дело в отношении Бондарь. Позиция главного суда страны — должны проводиться оперативно-разыскные мероприятия, судам необходимо проверять основания и наличия причин для оговора со стороны сотрудников в отношении своего начальства.

А есть ли такие основания? Давайте еще раз посмотрим: вот Кузнецова возвращается в интернат в ноябре 2023 года. Она узнает, что как минимум дважды на Сечкарева, Рубанову и Куликову писались заявления в прокуратуру по поводу вымогательств денег у проживающих. Начинает копать — и к ней начинают приходить жалобы от проживающих, на всё те же лица, по всё тому же поводу — и больше. Кузнецова пишет заявление в красносулинскую полицию в январе 2024 года о преступлении, которое повлекло причинение дому-интернату ущерб на сумму в 336 тысяч рублей. МВД сначала «бортануло» заявление, но после обращения в прокуратуру взялось за работу.

По итогу разбирательств Рубанова и Куликова согласились уйти по собственному желанию, но, со слов Кузнецовой, обещали подключить связи в правоохранительных органах и отомстить.

Первое заявление в полицию от Куликовой и Рубановой не прошло — доследственная проверка не нашла оснований для возбуждения уголовного дела.

А второе — вот, пожалуйста.

Только обвинение в финальной редакции не удается наскрести уже шестой месяц, и следователи просят о еще одном продлении срока содержания. Причем, как утверждает защита, основания указываются одни и те же.

— Для чего продлено следствие, из постановления понятно. Но для чего продлевается стража — непонятно. Что было сделано следствием и для чего продлевается стража — здесь не указывается, — заявил представитель защиты. — Хочу еще раз обратить внимание суда — я не знаю, почему следователь предыдущий не приехал (на предыдущем суде был другой следователь, он же заявлял, что место окончания преступления — Аксайский район. — Прим. ред.), может, ему стыдно. Но из оглашенных документов я прошу обратить внимание, что именно под эти основания предыдущий следователь, также, как и данный следователь, убеждала всех присутствующих, что следствие необходимо продлить.

Со слов защиты следует, что чем дольше человек содержится под стражей, тем и обоснование должно быть сильнее подозрения. Должны появляться новые доказательства, чтобы основать подозрение. Если этого нет — есть основания для отмены или изменения меры пресечения.

Защита вновь указала на «неэффективную работу» следствия. В следственной группе по делу семь человек. За четыре месяца они допросили 24 свидетеля. С учетом того, что один из следователей вообще никого не допрашивал, на каждого следователя приходится по одному допросу в месяц. Результаты чуть улучшились в пятый месяц — допросили девять свидетелей.

— 16 октября в ходе судебного заседания следователь пояснила суду, что помимо нее ни один следователь из следственной группы не выполнил ни одного следственного действия, — подчеркнул адвокат.

Интересно, почему. Проблема в следователях или в деле?

На сладкое: защита Розы подчеркнула, что требует не свободы для Кузнецовой, а домашнего ареста, пускай и наистрожайшего. Никто из свидетелей за шесть месяцев, утверждала защита, не заявлял об опасности Кузнецовой для них — смысл следователям опасаться ее? Особенно с учетом того, что она будет в пригороде Ростова — почти за сто километров от специнтерната.

Страшно, что убежит? Следствие не предоставило сведения, что у Кузнецовой есть недвижимость за пределами региона, что она планировала продать имущество и бежать, не нашло у нее второго гражданства или имущества за рубежом.

— Ваша честь. Особо хотел бы отметить, всё-таки у нее маленький ребенок, ему три года. Если нам сейчас следователи говорят, что уже всё подходит к концу, все допрошены, все сделали всё, что можно — осталось только предъявить обвинение и выйти на окончание следствия, — я полагаю, что возможно изменить меру пресечения. Хотя бы, чтобы она общалась с ребенком. Ребенку реально тяжело, матери тяжело, — обратил внимание адвокат. — Сейчас решается вопрос… Она проявила желание подписать контракт на СВО. После того как будет заключен контракт — ее сразу отправят на полигон, там никакие свидания не разрешены… Поэтому я прошу вас, просто по-человечески. Дайте возможность нахождения моей подзащитной рядом с ребенком. Никуда она не убежит.

Наконец, дали слово и Розе Кузнецовой. Прежде чем ее речь сбили слезы, она успела лишь попросить об отказе о продлении меры пресечения.

— Действительно хочу подписать контракт. И прошу вас отпустить меня под домашний арест… К моим детям.

Здесь следователь вдруг заявил: в материалах уголовного дела всё-таки имеются допросы предыдущих свидетелей, которые указывают, что «в данный момент семья Кузнецовой оказывает на них давление, направленное на изменение показаний в части, которая выгодна Кузнецовой».

Суд это удовлетворило, меру пресечения в СИЗО продлили. Выходит, в одной части защита всё-таки ошибается. Вот только как заявленное имеющееся давление со стороны семьи может приводить к опасениям, что давить будет сама Кузнецова из домашнего ареста — осталось неясным. И что там по итогу, с указанными защитой:

1. Фундаментальным нарушением УПК в части указания места совершения преступления;

2. Систематическим игнорированием следствием данного нарушения;

3. Слабым обоснованием привлечения к уголовному делу, на базе одних лишь показаний;

4. Вероятной заинтересованностью заявителей в уголовном преследовании Кузнецовой;

5. Малоэффективной и малорезультативной работой следствия;

6. Наличием у Кузнецовой двух малолетних детей, удаленностью места проживания от Красного Сулина;

7. Банальным снисхождением к женщине.

Никто не знает. Зато понятно, что Кузнецовой сидеть еще месяц.

Из суда еду в компании Томы и Тамары, обсуждаем решение суда и желание Розы уйти на фронт. Женщины, как и Денис, как я позже узнал, сходятся во мнении: Роза готова пойти на всё, лишь бы ее не осудили за преступление, которого она не совершала. «Лучше сгореть, чем несправедливо сидеть».

И вновь речь заходит о том, как же так вышло и что же будет дальше. Делюсь с женщинами: источник в правоохранительных органах передавал, что пока идет уголовное дело по Кузнецовой, второе разбирательство касательно специнтерната — по поводу краж денег, насилия и прочего — вряд ли будут запускать. Резюме у женщин мало обнадеживающее.

— И для кого такие законы придуманы? — сетует Тамара.

— Для таких лохов, как мы, — режет Тома.

Тамара записала видеообращение к президенту страны Владимиру Путину, главе Следственного комитета России Александру Бастрыкину и генеральному прокурору Игорю Краснову. В нем Тамара просит проверить основания для уголовного преследования ее дочери Розы Кузнецовой, а также проверить прокуратуру и Следственный комитет в Красном Сулине.

— В феврале 2024 года [Розе] позвонил [заместитель городского прокурора] Потехин и попросил приехать в прокуратуру, что она сделала незамедлительно. По прибытии Потехин сказал, что ей нужно зайти к помощнику прокурора Говорковой на конфиденциальный разговор. В кабинете Говоркова написала на листе бумаги цифру 800, — утверждает мать Розы.

Тамара полагает, что так сотрудник прокуратуры мог указывать на размер взятки, необходимой, чтобы Кузнецову перестали кошмарить проверками.

По поводу ситуации в Красносулинском специальном доме-интернате в редакцию обращались не только родственники Розы Кузнецовой, но и сотрудники, в том числе и бывшие.

Ксения Полухина работала завхозом в учреждении, но ушла. Она работала с Кузнецовой и положительно оценивала ее работу. Когда в ноябре 2023 года Кузнецова вернулась на должность и начала разбираться в махинациях, возникших в ее отсутствие, она пригласила Полухину помочь — та знакома с бухгалтерией.

Полухина заявила, что у учреждения неизвестным образом умудрился скопиться долг в размере 300 тысяч. Пенсии, которые должны были идти на счет интерната, просто исчезали в неизвестных руках.

Другая бывшая коллега Кузнецовой, Екатерина Пинюгина, посещала предыдущие заседания по делу в отношении Кузнецовой. Суды она описывала кратко: «Такого беспредела я еще не видела».

— Кузнецовой вменяют шесть миллионов, да? — говорит Пинюгина. — В интернате живет больше 90 человек, у всех пенсии разные: у кого 5, у кого 12 тысяч. Давайте округлим, пускай по пять. Умножаем пять на каждого человека — это почти полмиллиона рублей, ежемесячно. Ежемесячно! В год — это 5,4 миллиона рублей.

Сколько можно «поднять», если просто убеждать постояльцев отдавать карточку и наличные сразу персоналу, просто «на покупки»? А сколько можно заработать на нелегальном бизнесе?

— При мне был случай — люди буквально умирали возле склада [который Рубанова устроила в учреждении]. Там разливали [алкоголь] по пузырям, по черным пакетам — и продавали это проживающим. И ладно бы это была водка из магазина, но это было пойло! Люди травились, я видела, как санитарка в тележке везла уже полуиздыханное тело, — вспоминает Пинюгина. — На продаже алкоголя сколько Рубанова бабок подняла? Как думаете, переплюнула она Кузнецову?

По словам Пинюгиной, проживающие оказывались в положении должников у Рубановой — деньги у нее, алкоголь у нее.

— Инвалидов обрабатывают, их шугают. Наталья К. эта, бедная. Ее таскают по кабинетам, инвалида с детства. Представьте, что с ней происходит, когда ей говорят: «Ты пойдешь на самоопределение» — то есть, на улицу. Что она после этого будет говорить? Это все зависимые люди, — подчеркивает Пинюгина. — Им некуда идти.

Пинюгиной передавали информацию из учреждения бывшие коллеги. Не говорить они не могут — переживают за Розу. Но боятся потерять работу, так что беседовали на условиях анонимности. С учетом климата в учреждении — не зря. Не раз слышал мнение, что исполняющий обязанности директора Александр Сечкарев давит на сотрудников, поддерживающих Розу.

Эти собеседники тоже подтверждали информацию о торговле алкоголем в учреждении.

— Рубанова начинала потихонечку свою водку эту. Сначала дома продавала — люди выходили к ней. Потом, когда Роза ушла в декрет… Начался ковид, в связи с этим начались вахты по две недели. Интернат был закрыт, люди не выходили. И Рубанова начала продавать прямо на территории. Тогда была Романовская исполняющим обязанности. Она просила прекратить, — вспоминает собеседница редакции. — Люди валялись. Разбивались. Резались, бились, блин. Эти… Полторашки валялись везде, мы отнимали у них водку!

Романовская недолго пробыла на должности. Уехала жить в Крым. Рубанову ставили на какое-то время директором, но, как говорит собеседник, «она не поволокла». За ней на пост директора пришла Наталья Бондаренко.

— Наталья Анатольевна нам сама говорила: «Заходит Рубанова ко мне в кабинет и говорит — Наталья, а давайте я буду продавать водку, а прибыль поделим на троих». «В смысле?» «Ну, кучку мне, кучку вам, кучку поставщику». Бондаренко была в шоке, говорила: «Людмила Николаевна, вы что говорите? Я на такое никогда в жизни не пойду».

Затем вышла Роза, ненадолго — пока ребенок не заболел. Подыскала замену — Александра Сечкарева.

Его порекомендовал муж Розы, Денис. Денис действительно знал Сечкарева — они оба работали в МВД Красносулинского района.

Сечкарев был начальником отдела участковых уполномоченных полиции и по делам несовершеннолетних. Стаж его службы в органах — более 16 лет, проходил службу на Северном Кавказе, был командиром сводного отряда полиции Ростовской области. В 2021 году его назначали временно исполняющим обязанности замначальника полиции по охране общественного порядка.

— Майор полиции, — дает характеристику источник 161.RU в силовых структурах. — Кликуха «Сечкарь». Из органов свалил, чтобы не посадили. Точно не помню, что было, но кажется мошенничество.

Корреспонденту 161.RU Александр Сечкарев сказал, что пришел «по приглашению руководителя» — то есть, Розы.

— Вы же понимаете, если Люда Рубанова бегала к Бондаренко — она побежала к Сечкареву. Как только он заступил, так Люда из кабинета не выходила. Кофейничали, по три часа заседали и, видать, договорились, — вспоминает источник из специнтерната. — Сечкарев сам никогда не ходил в день пенсии. Ходили Рубанова, Наталья Куликова (другой заявитель по делу Кузнецовой. — Прим. ред.), Юлия Гринько. Занимались [свободными, полученными] пенсиями, собирали их — типа на памперсы, на нужду.

Кто все эти люди? С сестрами-хозяйками Наталией Куликовой и Людмилой Рубановой вы знакомы. Гринько — психолог-соцработник, дочка Рубановой. Еще есть фельдшер Анастасия Черенкова — она приходится племянницей Рубановой. Интересно, что Рубанова сама предложила Кузнецовой стать крестной матерью для ее ребенка.

Причем торговля алкоголем, если и была, то шла параллельно махинациям с пенсиями. Кузнецова смогла записать на аудио разговор с Черенковой и Гринько, на этой записи Черенкова призналась Кузнецовой, что отвозила больше 50 тысяч рублей в месяц неизвестному лицу мужского пола. Эти деньги собирались с лежачих. Мы публиковали этот разговор.

— Отнимали [деньги] если не напрямую, то через продажу — продавали безакцизные сигареты, алкоголь. У нее (Рубановой. — Прим. ред.) все кучковались, у прачки, двери были открытые. Кто в елках сидел, кто на лавках, кто под прачкой прямо. И заходили — да белье поменять якобы, — вспоминает собеседник. — Людочка еще стебалась. Напоит, они падают, разбиваются на асфальте. Она начинала нас стебать: «Бессовестные медики! Вы что, не видите — человек разбился! Вы что, помощь оказать не можете? Скорую вызывайте, скорую!» Бессовестная.

После возвращения Кузнецовой, последующего разбирательства и заключения ее в СИЗО приезжала проверка. Были представители Минсоцтруда, говорит собеседник 161.RU.

— Был доктор Аверьянов от министерства, всегда был жестким, дотошным. Мы всегда боялись, что он найдет нарушения какие-то. А тут — просто всё замечательно. Обошли весь интернат, перешагнули через пьяных — всё замечательно, — говорит источник. — А по слухам, Сечкарев общается с мужем Натальи Ермаковой-Сосновской, заместителя министра. Ходили слухи о каких-то договоренностях.

Корреспонденту 161.RU не удалось найти доказательств в пользу этой версии.

Другой источник утверждал, что слышал, как Сечкарев заявлял: «Куда бы вы не жаловались, у меня связей — от и до. Я все комиссии и всё прошел. Я выиграю любой суд».

— Когда вышла Роза на должность, почему ее запаковали? — делится предположением собеседник редакции. — Золотое дно. Люда поняла, как работать.

Разговоры с двумя источниками 161.RU были записаны в сентябре–октябре 2024 года. Во время тех разговоров одна из собеседниц заявила:

— Мы боремся! Но сами мы боимся. Мне передали: «Тебе наркотики подсыпят». Любыми способами уберут. Но пойдем до последнего. Посадят — за справедливость.

Тогда же работники рассказали, что в интернат едет большая проверка от Минсоцтруда. Сотрудники, рассчитывающие изменить положение вещей в интернате, имели большие надежды на эту проверку — они ждали, что поговорят и с проживающими, и с персоналом. Как выяснилось позже, до интерната проверка не доехала — встреча между исполняющим обязанности директора интерната Сечкаревым и представителем министерства прошла в Красном Сулине.

А с начала ноября источники 161.RU перестали выходить на связь.

Во время прокурорской проверки сотрудники интерната указывали на факты торговли алкоголем. Прокуратура якобы не нашла этому подтверждений.

Иногда слов достаточно. Иногда нет.

От Красного Сулина до специнтерната в Черевково еду на такси. Денис и Тамары рады бы довезти, но им нельзя приближаться к учреждению: еще не хватало, чтобы это посчитали актом «давления на свидетелей».

Так что сопровождает меня молодой таксист Алексей, родом с Прохоровки — это неподалеку от Сулина. Что еще делать в Сулине, как не работать в такси? Или в продуктовый идти, или на щебеночный завод, говорит он.

Катим по холмам, на которых стоит Сулин — нет-нет да выглядывает из-за домов, над голыми деревьями, вышка котельной или антенна радиолокационной станции. Черной тучей громоздится шлакоотвал некогда градообразующего, а ныне брошенного Сулинского металлургического завода, корпуса последнего таращатся на улицы черными оконными провалами из-за типового бетонного забора.

Ближе к центру — то ли поселковый ампир, то ли побитый классицизм, не разберешь. Дальше на окраину — та же область, те же кинутые избушки с провалившимися крышами. Но есть и жилые дома, отличить несложно: деревья между ними и трассой плодоносят кульками с мусором.

Интернат помогли найти рабочие у железнодорожной станции в Черевково: они как раз ветки жгут под осыпью. Языки огня и приветливые улыбки на контрасте с грязными спецовками, поваленным кустарником и ноябрьской хмурью.

Пара поворотов — и мы у ворот, хлопок двери, податливый звонок. Прошу Алексея подождать: мало шансов, что ответят — еще меньше, что впустят, но не попытаться нельзя.

Двери открывает сторож. Прошу аудиенции с исполняющим обязанности директора Александром Сечкаревым. Охранник набирает его по телефону, по громкой связи предупреждает: «Приехали журналисты». Сечкарев обещает выйти.

Пока ждем, общаемся с охранником по поводу дела Кузнецовой. Позиция сторожа проста: «Раз сидит, значит, сделала какую-то пакость. Это ведь не просто так всё!»

— А это всё тут испокон веков, — говорит сторож об интернате. — С камня сделан! Который тут в Сулине и добывался. А до этого был тут дурдом для детей. Их куда-то переселили и сделали интернат.

Появляется Сечкарев. Интернат он просит не фотографировать, ссылаясь на то, что это «режимный объект», но побеседовать соглашается. Пока идем до административного корпуса, директор предупреждает, что кабинета у него как такового нет, так что сядем поговорить там, где получится.

Внутренняя территория интерната выглядит прилично, виден недавний ремонт — ему максимум лет 5-7. Плитка свежая, но местами уже «плывет».

Проходим в корпус — однозначно старая постройка. Низкие потолки, приглушенный свет, коричневый линолеум и закрытые двери по обе стороны единственного коридора. Всё напоминает отделение полиции — или же мне просто кажется.

Рассаживаемся в одном из кабинетов — говорим о том, почему раньше не удавалось связаться с учреждением и что в итоге стало с жалобами, которые писали Кузнецовой проживающие.

— По поводу жалоб — меня здесь как бы не было (подразумевается, что их писали при Кузнецовой. — Прим. ред.). Предыдущий руководитель меня уволил, по суду меня восстановили — в марте этого года. [Она] как вышла из декрета, через неделю-две меня уволили. Я подал в суд, потому что незаконно — якобы я не прошел стажировку на два месяца, — сказал Сечкарев. — А так, по разбирательству — я не вникаю в эти вопросы, это не мое, не имею права такого, человеческого, чтобы комментировать что-то, кого-то. По поводу жалоб. Ну как вам объяснить? Заявления, насколько я слышал, руководитель предыдущий писал в какие-то органы. Что там дальше было — я без понятия.

Долго не беседуем, директор ссылается на дела. Фотографироваться напоследок отказывается, зато делится телефонным номером. Прощаемся и жмем руки.

Рукопожатие крепкое.

P.S.

— Я когда впервые пришла на работу в специнтернат, была немножко удивлена, в шоке. Людей жалко. Интересно было попробовать себя в этой сфере. Работа понравилась. Я не только медик, приходится работать и психологом, — делится воспоминаниями одна из собеседниц 161.RU, работавшая в интернате. — Они же как дети. Каждый хочет поговорить, на что-то пожаловаться. Кого-то приобнять, кому-то таблеточку дать, ну такие вот… как наши мамы, бабушки. Всякие — и взрослые, и старые. Все хотят любви. Контакт налажен за столько лет, и мы как семья — много лет живут одни и те же. Кто-то умирает, кто-то поступает.