«Кто у вас тут смотрящий?» Криминолог, прошедший через двести зон, рассказал, как «заходить в хату»

Говорят, от сумы и тюрьмы не зарекаются. Но криминолог, преподаватель курса уголовно-исполнительного права из Уральского государственного юридического университета Данил Сергеев сам ищет пути в места не столь отдаленные всюду, куда приезжает. За годы работы он побывал в двухстах тюрьмах и колониях по всему свету. Кандидат юридических наук исследует, как функционируют системы исполнения наказаний в разных странах, но сильнее всего ученого интересует российская пенитенциарная система. E1.RU попросил Данила рассказать, как живут люди за колючей проволокой и что изменилось в их статусе за последние годы.

— Вы объездили двести тюрем. Думаю, нет ни одного осужденного с такой насмотренностью на места лишения свободы в России. Но для чего всё это, зачем так много колоний в вашей жизни?

— Не только в России. Я был в местах лишения свободы в Казахстане, Грузии, Таджикистане, Беларуси, Молдове, Эстонии — это ближнее зарубежье. Из дальнего — Гонконг, Индия, Сингапур, Финляндия, Бразилия, США, Пуэрто-Рико и другие. Самые суровые условия, которые видел, — в России. Это просто объяснить: дело в том, что в нашей стране я был и в тюрьмах, и в колониях особого режима, где отбывают пожизненные сроки. А в такие же учреждения в чужих государствах иностранцу попасть сложно.

Когда я поступил в аспирантуру, на кафедру уголовного права Уральского юридического университета, заведующий поручил заниматься тюремной проблематикой. И мне один профессор, который когда-то был начальником колонии, в шутку сказал: чтобы рассказывать студентам о тюрьмах, надо самому лет десять «зону потоптать». Я думаю: ну раз мне поручили, буду выполнять. Только не «топтать», а изучать. С тех пор и езжу по колониям..

— За те 20 лет, в течение которых вы исследуете российские тюрьмы, что удивило больше всего?

— В бразильской тюрьме директор здоровался с осужденными за руку. Это меня сильно впечатлило. Трудно себе представить подобное у нас, потому что это предполагает определенный уровень межличностных отношений. Я только однажды видел такой жест в России, но это редчайшее исключение. Сотрудник колонии — это работник с конкретными функциями, а личные отношения могут привести к их нарушениям: пожалел, дал поблажку, принес что-то запрещенное с воли и так далее. Этого не должно быть.

— Уклад жизни в колониях и тюрьмах до сих пор сильно влияет на нашу обыденную жизнь законопослушных граждан?

— Этот уклад за последние 15 лет очень сильно поменялся. На рубеже 90-х и 2000-х еще были сильны воровские традиции, и человек, попадавший в колонию, должен был определиться, придерживается он их или нет. Если да — его относили к одной из каст. Но всё изменилось, и быстро, к удивлению самих воров.

Причина в том, что сейчас примерно треть осужденных получают срок по статьям, связанным с наркотиками.

Не зря 228-ю статью Уголовного кодекса об ответственности за незаконный оборот наркотиков называют «народной».

Кроме того, власти начали мероприятия по борьбе с ворами в законе. Появилась статья 210.1 в Уголовном кодексе «Занятие высшего положения в преступной иерархии». По сути, если человек называет себя вором в законе, он автоматически попадает под эту статью с очень жесткой санкцией. Уже есть приговоры (в 2020 году Мосгорсуд вынес первый приговор, 11 лет колонии получил 34-летний вор в законе Шалва Озманов (Кусо). — Прим. ред.). С 2020 по 2023 год вынесено 44 приговора по этой статье.

Теперь влияние у воров в законе не такое серьезное, как было раньше. Вербовать новых соратников, которые согласились бы жить по понятиям, тоже сложно. Скоро мы увидим последнего вора в законе, и этот уклад просто умрет, он уже не востребован. Но в нашу жизнь его шлейф давно проник и сидит там крепко.

Реальная история: осудили одного чиновника. В колонии он начал спрашивать: «Кто у вас тут смотрящий?» Нет смотрящего. «Где у вас параша?» (большое ведро или кадка для испражнений и помоев в тюремной камере. — Прим. ред.). Да туалет давно сделали.

— Мы уже вспоминали про «народную статью». Опишите портрет типичного российского заключенного, кто он?

— Есть специальное научное исследование, которое выявляет такой средний портрет. В прошлом году оно состоялось впервые за 20 лет, прошла Всероссийская перепись осужденных. Группа ученых из разных городов подготовила специальный опросный лист, который заполняют в строго определенный день.

Результаты проанализировали. Оказалось, что типичный заключенный российской тюрьмы — мужчина в возрасте от 25 до 40 лет. Как правило, это человек, не имеющий высшего или среднего специального образования, не из самой благополучной среды.

Впрочем, количество осужденных с высшим образованием растет. Если 20 лет назад оно составляло 4%, то сейчас уже выше за счет более доступного высшего образования и увеличения объема оборота наркотиков, вовлечения в наркобизнес разных категорий граждан.

— Блатные все-таки занимают в колониях особое положение?

— Безусловно, у них большой криминальный опыт, как и опыт нахождения в тюрьме. Поэтому к ним обращаются за разрешением конфликтов, да и сама администрация может обратиться, например, если нужно объяснить осужденным определенные вещи.

Когда человек впервые попадает в места лишения свободы, он, по сути, заново учится жить в этих условиях. Там нельзя просто захотеть и вскипятить себе чайку, картошечки пожарить, постричься. К подобным изменениям обычный человек не готов. И такие опытные сидельцы прекрасно объясняют, как уживаться в одном месте с не самыми благополучными людьми.

— Не зря говорят: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Как правильно «входить в хату» и насколько эти правила актуальны сегодня?

— Это может быть актуально для «первоходов». Расскажу старую байку. Заходит человек в камеру, лежит на пороге полотенце, и более опытный осужденный для проверки новичка говорит: «Что же ты, не видишь? Вещь лежит». Тот поднимает ее, и тогда все понимают, что он впервые попал в камеру. А бывалый вытрет ноги об полотенце, потому что в камере оно используется вместо коврика, и объяснит: раз лежит на полу — значит тряпка. В народе ходила такая байка, как «инструкция». Но сейчас она уже неактуальна

На самом деле, когда человек попадает в СИЗО или колонию, его не сразу ведут в камеру или отряд. Сначала в карантинной зоне осматривают, проверяют на предмет разных заболеваний: туберкулеза, ВИЧ-статус определяют. С ним беседуют психолог, оперативник, которые составляют его портрет, и только потом определяют, в какую камеру отправить.

Оперативник обязательно спросит, из какой касты осужденный, если ранее он уже отбывал срок. Он должен проверить, вдруг человек из низшей касты. Эти понятия до сих пор есть, хотя и в трансформированном виде. Таких называют «обиженные», «опущенные», «петухи» — по-разному. Я предпочитаю говорить студентам «низшая каста».

— Удивительно, что я все эти слова раньше слышал, и мне не нужен перевод.

— Потому что в России живем. Большой опыт жизни рядом с бывшими осужденными подсказывает смыслы. Людей из низшей касты стараются не помещать с другими осужденными или подследственными. Сотрудникам не нужны проблемы. Завтра с таким осужденным что-то сделают, а кто будет отвечать? Начальник тюрьмы. Ему это надо? Нет. Поэтому они сидят отдельно.

До 14 дней новоприбывший осужденный может провести в карантине, и потом его распределяют в камеру или отряд (в тюрьмах и на камерном режиме — в камеру, в колониях в основном в отряды). Возможна ситуация, когда в камере 50 человек, а дежурный инспектор место не назначил, и осужденный не знает, куда идти. В таких случаях рекомендуется представиться, уточнить, кто здесь старший и какое место свободное. Хотя, конечно, лучше, если свободное место покажет инспектор.

Адекватный человек в таких условиях выживет. А если он начнет бравировать чем-то или врать, у него будут проблемы. Как говорится, с него спросят.

— По опыту ваших визитов в зоны в последние пару лет: что думают осужденные насчет освобождения через участие в боевых действиях и как они туда попадают?

— В России уже принят специальный закон, который регулирует порядок привлечения осужденных в войска. Такое в нашей стране происходит не впервые. Осужденных призывали и во время Великой Отечественной войны. Среди бывших заключенных есть один или два героя Советского Союза.

Для нас решение отправлять осужденных на СВО стало шоком, потому что сразу возник вопрос: а что будет потом?

Он возвращается и совершает новые преступления, такие случаи уже были.

Среди осужденных из Средней Азии очень сложно найти желающих отправиться на СВО, хотя у них есть такое право. Но вообще, и до специальной военной операции были такие заключенные, которые говорили, что готовы идти на войну и «кровью искупить» вину. Некоторые предлагали свои услуги по поимке преступников. Сейчас некоторые хотят воевать по идеологическим соображениям. Но отбор ведет Министерство обороны по собственным критериям.

В войска попадают разные категории осужденных. Думаю, что там нет террористов, насильников, тех, кто совершил массовые или серийные убийства. Нет там и пожизненно осужденных. Совершенно точно там есть люди от осужденных за наркотики и взяточников до убийц.

Они идут туда добровольно, принудительно никого отправить не могут. В колонии такое не пройдет незамеченным. Для части людей это шанс избежать отбытия длительного срока, а средняя продолжительность заключения в последнее время растет.

Насколько искренне они разделяют цели специальной операции, я не знаю.

При призыве таких людей следует учитывать особую специфику поведения. Проблема классической зоны в том, что заключенные там отучаются быть самостоятельными. В обычной жизни мы можем поесть когда и что захотим, а там можно принимать определенную пищу в определенные часы, отбой и подъем в одно и то же время.

Размеренность графика, четкое нормирование жизни потом мешают человеку вернуться в общество, грубо говоря, он не умеет принимать решения в своей жизни. Бывший осужденный и на воле зачастую хочет, чтобы за него решали даже бытовые проблемы.

— Может ли российская тюрьма кого-то исправить? Предположу, что нет, ведь УИС — это не уголовно-исправительная, а уголовно-исполнительная система.

— Цель наказания, как гласит 43-я статья Уголовного кодекса, — исправление. Всего у нас декларируются три цели наказания. Первая — это исправление, вторая — это так называемая превенция общая и частная. Недопущение совершения новых преступлений конкретным лицом — это частная превенция. В то же время наказание для него является примером для других — это общая превенция.

И последняя цель — восстановление социальной справедливости.

Поэтому цель исправления преступника есть, но слова такого в названии системы и учреждений нет, кроме исправительного центра. Это новый вид.

Бывалые сотрудники ФСИН говорили мне, что, если хотя бы один человек исправился, значит, всё не зря. Я общался и с преступниками, которые признавались, что спаслись в заключении. Например, бывший наркоман, он почти скололся, но его посадили, и он сумел бросить через заключение и сказал мне: «Тюрьма меня спасла».

Большинство преступников — такие же люди, как мы, кроме самых отъявленных головорезов. У них есть понимание, что они совершают что-то плохое, но они находят оправдание, почему им можно так поступать. Цыгане, например, объясняют это байкой, что Господь Бог им воровать разрешил. Другие винят общество, третьи — родителей, четвертые — плохих друзей. Редко кто про себя скажет, что он сам плохой.

— Сотрудники колоний могут повлиять на заключенных, исправить их?

— От них зависит многое. Хотят ли надзиратели перевоспитывать зэков? Это важный вопрос. А кто в принципе хочет работать в колонии? Большинство людей не хотят идти в структуру ФСИН.

Во-первых, это служба непрестижная в обществе. У нас же есть такие понятия: тюремщик, вертухай. Какими только словами их не называют.

Жуткие условия им тоже не нравятся. Замотивированный сотрудник, наверное, будет стремиться исправить заключенных. Но этим надо целенаправленно заниматься.

— Как вообще становятся охранниками на зоне, есть какой-то типичный путь?

— Один молодой паренек рассказал мне, как попал на службу во ФСИН. Он говорит: «Хотел автомехаником быть, но не мог найти нормальное место. Смотрю, требуется водитель. Пришел, а это учреждение ФСИН ищет шофера. Кадровики спрашивают: хочешь быть младшим инспектором? По-старому это надзиратель, который камеры открывает и выводит зэков. Подумал и решил: есть гарантии, зарплата более-менее для небольшого городка. Согласился».

И тогда опытный работник дал ему совет: «Тюрьма для сотрудников — это как бочка с солеными огурцами. Зеленый свежий огурчик туда попадает и засаливается очень быстро. Не позволь себе засолиться».

Суть в том, что, попадая в определенную среду, ты принимаешь условия этой среды и становишься таким же, как остальные. Сотрудники колоний общаются с самой неблагополучной частью общества. При этом перенимают их язык, манеры. Работать в тюрьме или колонии трудно: постоянно находишься в суровых условиях, буквально ежедневно рискуешь жизнью. Может случиться бунт, другая нештатная ситуация. Так что это тяжелая и нервная работа.

— Что самое главное в работе сотрудника колонии?

— Тюрьма и осужденных, и сотрудников учит очень хорошо разбираться в людях. В тюрьме трудно скрыть себя настоящего. На воле мы можем друг перед другом изображать приличных людей, а потом куролесить, заниматься плохими делами. На зоне ты постоянно на виду.

Опытный сотрудник ФСИН сходу может дать человеку характеристику. Несколько моих коллег, бывших сотрудников, не ошиблись ни разу. Я часто ошибался, а они нет. Говорят мне: «Этот — подлец». И действительно, оказывается подлецом. Я уже верю им на слово в таких случаях.

— Можно на воле определить, сидел человек или нет?

— Однажды ко мне домой пришел доставщик. Я смотрю, у него на руках характерные шрамы, так неаккуратно только в тюрьме могли зашить. Говорю: «У вас есть криминальный опыт?» Он отвечает: «Да, сидел». — «А зачем вскрывался?» — «Так все вскрывались, и я тоже, на малолетке было дело».

— Как еще можно определить, что человек отбывал срок?

— Нужна определенная насмотренность. Например, когда освободился Михаил Ходорковский (бывший владелец «Юкоса», признан в России иностранным агентом. — Прим. ред.), дал интервью. И я заметил, что он во время разговора характерным образом раскачивал головой. Так почему-то часто делают осужденные. Он в зоне перенял эту чисто тюремную привычку. Я специально посмотрел, что до заключения он так не делал.

Как-то раз на улице я шел за мужчиной и заметил, что он на перекрестках в ожидании зеленого сигнала отходит от прохода, встает за заборчик, руки складывает за спиной и так стоит. Это тоже чисто тюремная манера, заключенные так должны стоять, ожидая, пока им откроют какую-нибудь дверь при переходах. Я заговорил с ним, и он подтвердил мою догадку.

— Громко прозвучала история о вскрывшемся насилии и пытках в Областной туберкулезной больнице № 1 Управления ФСИН по Саратовской области в 2021 году. Как такие скандалы влияют на систему?

— Да, тот скандал очень сильно всколыхнул всю структуру. Вообще каждое такое происшествие влечет серьезные изменения.

Во-первых, введены приборы «Дозор» — видеорегистраторы, которые сотрудники должны включать при каждом случае контакта с осужденным. Если в этот момент регистратор не работал, к сотруднику ФСИН возникнут вопросы у оперативников.

В каждой камере есть видеонаблюдение. Конечно, никто не застрахован от того, что она вдруг перестанет работать, если оперативники вовлечены в грязные дела. Но сопоставить отключение и несчастный случай в камере, если они совпали, не составляет труда.

— В наше время лидеру ОПС «Уралмаш» Александру Хабарову было бы тяжелее загадочно погибнуть в камере СИЗО № 1?

— Практически невозможно. В СИЗО, как правило, по две камеры, свет там не выключается даже ночью.

— Бард Александр Новиков рассказывал в интервью, как его хотели убить в лагере, буквально зарезать. Сейчас такое возможно, откровенные убийства в колониях?

— Возможно. Среди осужденных есть насилие, но его стало сложнее осуществить, потому что каждый осужденный под неусыпным вниманием видеонаблюдения и центров контроля. Это такие комнаты, где множество экранов. Не видел подобное в России, но за рубежом есть системы, которые анализируют изображения и выделяют красным светом сигнал монитора, как только на нем начинается драка.

Выявляемость зачинщиков и участников насилия очень серьезная. Если раньше, когда не было сплошного видеонаблюдения, сотруднику приходилось заглядывать в глазок камеры, то сейчас и днем, и ночью они под надзором. Открыть камеру жертвы припрятанным ключом тоже невозможно, стоят электронные замки с различными степенями защиты.

— А как же «актив» — сотрудничающие с администрацией заключенные, которые могут и грязную работу выполнять за надзирателей?

— Актив действительно есть, но не в каждом учреждении. Всё зависит от начальника. Такие осужденные получают лучшие условия, какие-то поблажки.

Возможны и вымогательства: как для нужд администрации, так и для себя.

— Разделение зон на «черные» и «красные» всё еще актуально?

— Надо напомнить, какие бывают учреждения. В обиходе мы часто говорим «тюрьма», но настоящих тюрем в России всего семь, например Владимирский централ, Минусинская, Елецкая, Димитровградская тюрьмы и другие. Туда помещают наиболее опасных преступников. Раньше воры набивали себе купола. Каждый купол означал поход в «крытую», как на криминальном жаргоне называют тюрьму.

А еще в России 35 колоний для особо опасных рецидивистов, 6 колоний для пожизненников, 251 исправительная колония строгого режима, 164 исправительные колонии общего режима, 94 колонии поселения, 51 лечебно-исправительное учреждение, 13 воспитательных колоний и 210 следственных изоляторов.

Тюрьма отличается от колонии типами размещения осужденных. В тюрьме и в следственном изоляторе люди находятся в камерах, их выводят максимум на прогулку или на работу.

А в колонии они проживают либо в кубриках, либо в помещениях казарменного типа. В пределах определенной локальной зоны, называемой отрядом. Кроме спальных помещений, в отряде может быть место для занятий, просмотра телевизора, тренировок, есть комната приема пищи (помимо столовой), склад для хранения личных вещей.

— И какие из этих учреждений «красные», а какие — «черные»?

— Раньше были «красные», «черные», а сейчас это вымерло уже. Некоторые говорят, вот это «черная» колония, эта — «красная». Но в чистом виде такого нет.

В «красных» зонах правил начальник колонии, так называемый «хозяин». Действовали законы администрации, всё строго по правилам внутреннего распорядка. Это документ, который регламентирует всю жизнь тюрьмы (для удобства я так называю исправительное учреждение любого типа).

А в «черных» действуют воровские законы. В таких тюрьмах есть договоренность между администрацией и криминальными авторитетами, что администрация не лезет в дела авторитетов, а те помогают ей поддерживать порядок. Они обеспечивают, чтобы нужное количество людей выходили на работу, чтобы не было убийств, беспредела, бунтов.

Раньше деление четкое было, даже у регионов была репутация «красных» или «черных», в зависимости от того, какие тюрьмы там преобладали.

Владимирская область «красная», Кировская тоже. А вот Красноярский край был «черным» регионом. Но! Сейчас родилось новое понятие — «зоны-галоши». Они «черные» снаружи, «красные» внутри, как галоши. То есть руководит там всё равно «хозяин», начальник тюрьмы. Но делает он это через авторитетов, которые выполняют его поручения.

Недавно появилось еще одно понятие: «зеленая» зона. Это такие колонии и тюрьмы, где много мусульман. Появление большого количества исповедующих ислам привело к некоторому изменению тюремной структуры. Осужденные мусульмане не соблюдали воровские правила, живут и жили по своим законам.

Например, они приглашали «обиженного», представителя низшей касты в тюремной иерархии, к себе за стол и говорили ему, что не станут считать его ниже себя, но он должен принять ислам. Он принимал, и это отменяло его предыдущий статус, его больше никто не трогал.

В некоторых учреждениях до половины осужденных исповедуют ислам. Это началось во времена чеченской войны, потом поток верующих мусульман в колониях подпитывал наркотрафик из Таджикистана, а за это большие сроки положены. Были случаи, когда в колониях создавали ячейки запрещенных исламских террористических организаций.

Этот феномен повлиял даже на режим питания и хозяйства в колониях.

Начальник Владимирского централа мне рассказывал, что перестал закупать свинину. Тайком готовить ее бесполезно. На кухне заключенные работают, узнают — будет бунт, а зачем это нужно?

Я говорю: «Хорошо, появится у вас верующий иудей, который потребует кошерное питание. Оно очень дорогое, потому что у вас в момент приготовления пищи кухню должен проинспектировать раввин». Он отвечает: «Такого пока не было». Но осужденные иудеи есть, и есть даже синагоги в исправительных учреждениях. Я видел в Бутырке камеру, переоборудованную под синагогу.

— А еще есть колонии для несовершеннолетних, и раньше говорили, что «малолетки» — самые жестокие тюрьмы.

— Это давно уже не так. Если, например, 20 лет назад было примерно до 20 тысяч несовершеннолетних в тюрьмах, то сейчас их меньше тысячи на всю страну. Чтобы сейчас по малолетке загреметь в воспитательную колонию, надо очень сильно провиниться. Кстати, здесь роль Свердловской области существенная.

После бунта в Кировградской колонии изменили подход к тому, кого направлять в такие учреждения. Это был подход судебной практики. Если раньше в воспитательной колонии могли оставить до 21 года, после бунта в Кировградской воспитательной колонии, когда погибли сотрудники, оставляют только подростков до 19 лет, и это в исключительных случаях. По общему правилу — до 18 лет.

— А какие там нравы?

— Скажем так: малолетки всегда отличались более жестоким нравом. Но сейчас не так. В Кировградской воспитательной колонии три отряда и всего сто человек. Столько же сотрудников. Понятно, что там легко их контролировать, но если несовершеннолетних в колониях будет больше, будет сложнее.

— Как в наше время работают колонии для женщин? Они тоже изменились?

— Я был в шестой женской колонии в Нижнем Тагиле, так там баня такая, что только хаммама не хватает. А перед этим мне рассказывали про одно студенческое общежитие с советскими еще душевыми, тоже в Нижнем Тагиле. В колонии же чистота идеальная и кормят очень прилично.

Вообще еще [философ] Мишель Фуко сказал: на следующий день после того, как была открыта первая тюрьма, ее начали реформировать. Это бесконечный процесс, потому что в тюрьме всегда будет плохо.

Когда мне рассказывают про отличные условия в шведских тюрьмах и говорят: как же так, ведь преступникам там понравится, я говорю, что это не так. Вот ковид начался, все мы оказались дома. Да вы ненавидели свой уютный дом, когда была изоляция. Согласитесь, эти стены вас не радовали, хотелось на улицу?

Как бы ни было красиво в тюрьме, это всё равно тюрьма. Если мы создаем для заключенных человеческие условия, это не добавит им желания там сидеть. Но это не обозлит их, не заставит деградировать, не обвалит их общественный статус еще ниже.

Данил Сергеев написал несколько книг и научных трудов. Среди них — издание «Криминолог вокруг света». Мы публиковали цикл статей о его путешествиях по разным странам. На основе своих путевых заметок он написал книгу.

Почитайте интервью с криминальным авторитетом 90-х годов. Он дает оценку современной правоохранительной системе. Также мы рассказывали о девяностых с точки зрения водителя скорой помощи. Ему приходилось спасать жизнь раненым в перестрелках бандитам. Еще одна интересная история — про маньяка, который не оставлял улик.