«На всех кислорода нет»: врачи — о буднях ковидного госпиталя при ГБ № 20 в Ростове

В ковидный госпиталь при городской больнице № 20 исправно поступал медицинский кислород, проблем с оборудованием или снабжением не было, 13 пациентов умерли в один день по естественным причинам — это позиция ростовского горздрава. Несколько источников 161.RU в системе здравоохранения города и ГБ № 20 говорят об обратном. Редакция попросила медработников рассказать, что происходит в ковидном госпитале.

Сняла маску и покашляла

— У меня лежат пациенты с ковидом без ИВЛ, просто на кислороде. Бывают ли остановки в его подаче? Да. [В тот день] его вырубило на несколько часов. [Непосредственно] от этого по меньшей мере умерли трое — им не хватило кислорода. А так умерло человек десять. Но это уже потому, что у них было старческое, сопутствующее.

Аня (имя изменено) описывает недавнее происшествие в госпитале при городской больнице № 20, где она работает врачом. Летом под госпиталь отвели пятиэтажное здание роддома. Только на Анином этаже лежат примерно 80 человек, многие — на кислородной поддержке.

Врач объясняет, как устроен аппарат для поддержания дыхания: это колба с физраствором, тонкими шлангами и шкалой, на которой отмечены цифры 5, 10, 15. Это литры в час, которые прибор может дать человеку. Сам кислородный баллон не видно, шланг уходит в стену. Аня крутит колесико и регулирует дозировку.

— У нас нет своей подстанции, кислород привозной. Мы должны дотянуть до следующей поставки. Поначалу, когда кислород только поступает, мы его не экономим и используем нормально, ставим на 15. В критических ситуациях [руководители] нам пишут, что надо «прикрутить» пациентов и снизить кислородную нагрузку до 5, потому что в реанимации не хватает. На всех кислорода нет, люди умирают.

Иногда пациента и вовсе отключают. Например, если сатурация (содержание кислорода в крови. — Прим. ред.) на 90, кислород не обязателен. Можно остановить подачу и попросить перевернуться на живот.

— Сатурация у него поднимется до 95 так же, как если бы его не отключали. Зато я знаю, что этот кислород в реанимации кому-то спас жизнь. Но на выходных наши доктора своим пациентам не отключали, и в реанимации кислорода не хватило. Такое бывает. Но чаще всего люди умирают сами от осложнений, которые вызывает ковид.

Управление здравоохранения Ростова и регцентр по COVID-19 отрицают проблему со снабжением больницы кислородом и называют обратные утверждения фейками.

Аня работала терапевтом в поликлинике несколько лет. Уверяет, что этот год не спутает с любым другим — такой зарплаты, бессонницы и стресса не было никогда.

В поликлинике молодой врач получала в лучшем случае 18 тысяч рублей в месяц. Когда начала работать с больными коронавирусом, зарплата подскочила до 50 тысяч. Некоторые врачи получают до 130 тысяч. Девушка уверена, что и этого недостаточно: каждый день терапевта врач сравнивает с работой на минном поле.

— В реанимации на ИВЛ лежит главврач одной поликлиники. Почему? К нему пошла ковидная женщина с температурой 39 градусов — жаловаться, что врачи такие нерасторопные. А когда он стал объяснять, что слишком много обращений и тупо не успевают ко всем вовремя приезжать, она разозлилась, сняла маску и просто покашляла на него.

Аня с ужасом вспоминает будни поликлиники, где после приемов выезжала на дом.

— Самая жесть — это то, что делают бабушки, божьи одуванчики. Я из-за них и ушла работать в ковид. В заявке на вызов обычно указано, что там и к чему готовиться — температура, подтвержденный ковид, сердце. Ты знаешь, как одеваться на вызов. Бабушки жалуются на давление, вызывают врача. Идешь туда в обычной одежде и одноразовой маске. Ну зачем тебе защитный костюм на давление? Заходишь, беседуешь, измеряешь, что-то советуешь. Собираешься уходить, уже в дверях она приносит бумажку с подтвержденным ковидом. Все это время мы общались к ней лицом к лицу безо всякой защиты, кроме маски. Я у нее спрашиваю: «Вы зачем так делаете?», а она: «Чтобы вы поняли, каково нам».

Аня переболела COVID-19 в легкой форме — говорит, что сама ничего особенного не заметила, «какая-то простуда» была, но при тестировании обнаружились антитела. Надолго не хватит — по словам врача, иммунитет скоро «обнулится», и повторное заболевание может протекать уже в тяжелой форме.

— В ковид-госпитале я знаю, что, даже если на меня покашляет положительный, я навряд ли заболею. Меня никто снова не заразит, по крайней мере, специально. В поликлинике часто мстят за долгое ожидание скорой, за несвоевременное оказание помощи, за то, что сделали вызов в восемь утра, а врач пришел в четыре дня. Извините, пожалуйста! У нас было не меньше двухсот пятидесяти вызовов в день. Нам кидали по десять-пятнадцать звонков плюс полный прием — это человек 45 примерно. Поэтому я ушла и не жалею.

Варианта не работать у Ани нет, из ковид-госпиталя уходить она не хочет.

— Здесь я точно знаю, куда иду. У меня закрыты все слизистые, кожные покровы, на мне очки, респиратор, защитный костюм, две пары перчаток, а все «швы» заклеивают скотчем, чтобы было герметично.

Никита (имя изменено) — коллега Ани из ковид-госпиталя — показывает фотографии в рабочем обмундировании. Мужчина работает на «положительном» этаже, куда попадают после реанимации.

— В начале смены мы одеваемся. Хорошо, если успеваем за 15 минут. Но у меня хотя бы сапоги по ноге, девушки могут ходить в обуви сорок третьего размера — какая есть. Из своей одежды на теле остаются только носки и трусы. Выдают большую хлопковую пижаму, это обычная рубашка и штаны на резинке. Пижаму мы заправляем в носки. К концу смены она становится мокрая, мы ее сдаем и идем купаться.

Скотч — обычный строительный.

— Можно армированный, какой нравится, — говорит Никита. — Лишь бы заклеиться, чтобы воздух внутрь не проникал.

Мужчина с ужасом думает, что со включением отопления находиться в этих костюмах станет просто невыносимо. Даже сейчас, в октябре, течет по лицу.

— Вот поэтому я совсем перестала краситься, — добавляет Аня. — Иначе спустя полчаса глаза жутко чешутся — а почесать их ты, конечно, не можешь. Потом косметика начинает течь, и ты пугаешь пациентов.

Врачи узнают друг друга по глазам и голосу, уже привыкли друг к другу. Кто-то просит написать на спине свое имя, чтобы не возникало путаницы.

— Мы проносим в «красную» зону телефоны, нам же тоже нужно связываться между собой, мало ли что. Но обрабатываем их на выходе. Есть специальные герметичные чехлы — надеваешь его на сотовый, и можно опускать телефон в спирт. Звук немного приглушенный, камера мутноватая, но это мелочи, — говорит Аня.

Пение как лекарство

Уже в середине октября ковидный госпиталь двадцатки переполнен, говорит врач. Это еще одна причина дефицита кислорода.

— У нас есть виповская палата, где может лежать один человек. Лечение может быть разным: государственным и платным. Применяем антибиотики, гормоны, противовирусные. Это довольно эффективное лечение: у нас, например, лежала женщина с 85% поражения легких, которые удалось восстановить российским лечением. Но дорогие лекарства — за свой счет, — рассказывает Никита.

Есть европейские таблетки, которые не все могут себе позволить. Они стоят от 50 до 100 тысяч рублей — цена зависит от перекупщика, но такие препараты могут остановить цитокиновый шторм, потенциально летальную реакцию иммунной системы.

— Как врач может посоветовать бабушке, у которой пенсия 8 тысяч, испанскую «Актемру» за сотку? По пациенту видно, что ему можно назначить: реально дорогой и хороший препарат или подручные средства, которые тоже помогут, но не так скоро.

— Иногда мы прямо говорим пациентам: если сможете их быстро достать — класс, давайте. Мы понимаем, что если они сейчас их с Испании закажут и таблетки будут идти три недели, пациенты их не дождутся, просто не доживут, — добавляет Никита.

Аня уточняет: лечат не коронавирус, а повреждение легких. Когда они начинают работать, организм справляется сам. Из российских препаратов пациенты получают «Умифеновир» и «Нобазит».

Когда человек умирает, врач должен сообщить начальству, затем тело спускают вниз. Потом пишут посмертное, готовят историю. Вероятно, ее будут проверять. Затем нужно звонить родственникам — это самое сложное.

— Как выглядит разговор? «Алло, здравствуйте. Вы такая-то такая-то?» Мы, естественно, знаем, кому звоним, это в анкете написано. «Ваш родственник у нас лежал на таком-то этаже. Сегодня ночью он умер». Кто-то слушает молча, у кого-то прямо в телефоне начинается истерика. Рассказываем, что произошло, что документы готовы, сообщаем, когда можно будет приехать за посмертной выпиской и забрать тело, — рассказывает Аня.

Погибших выдают в черных пакетах. Хоронить их надо в закрытых гробах, потому что мертвый человек может заразить живого.

— Мы никогда не звоним по одному, к телефону подходим по двое-трое. Родственникам очень сложно сообщать о смерти, особенно если ты с ним ранее общалась и сообщала, как себя чувствует его папа или мама. Очень важно сказать максимально деликатно. Как-то один наш врач звонил в первый раз, растерялся и выдавил: «Извините, его больше нет». На него жаловались за формулировку. Бывает такое, что сообщает не лечащий врач, особенно если это ординатор. Потому что не каждая девочка, только закончившая универ, может сказать чьему-то сыну: «Ваш папа умер», — говорит Аня.

После выписки пациентам рекомендуют заниматься дыхательной гимнастикой и петь, чтобы развивать легкие.

— Петь обязательно. В госпитале люди этого не делают, но пение всегда работает. Еще полезно громко и долго кричать. Хорошо, когда есть еще и дополнительная нагрузка — петь в душе, например, или кричать во влажном лесу.

Baza сообщает, что московских ординаторов добровольно-принудительно отправляют на борьбу с ковидом. Молодых врачей обязали работать участковыми врачами-терапевтами в столичных поликлиниках и «красных» зонах.

Аня и Никита говорят, что такая практика повсеместна, и Ростовская область исключением не стала. Бóльшая часть лечащих врачей в «красной» зоне — вчерашние студенты.

Еще в середине октября ростовский градоначальник Алексей Логвиненко заявил, что в Ростове не хватает медиков, поэтому «была проведена работа с руководством Ростовского государственного медицинского университета», и около сотни студентов отправились бороться с коронавирусом.

— Университет призвал [их] работать в ковид-госпитале, — говорит Аня.

По словам Никиты, ординаторов много. Он видел, как девочка из ординатуры слушала онлайн-лекцию, потому что учебу никто не отменял. При этом разговаривала по телефону с доктором из «красной» зоны и печатала историю болезни.

Молодые врачи относятся к российской вакцине от коронавируса с большим скепсисом. Аня уже дважды отказалась от препарата, который формально еще проходит массовые испытания.

— Я вообще сомневаюсь, что она работает, к тому же неизвестно, какие у нее последствия. Обычно первые пробные вакцины имеют много побочных эффектов. Для женщин, например, это часто бесплодие. А к кому потом предъявлять претензии?

Аплодисментов не ждать

Врачи рассказывают, что аппараты ИВЛ есть только в реанимации, но «кислородные» все этажи. Пациенты лежат не только в палатах, но и коридорах.

— Мы чередуем две койки на один прибор. И люди по очереди дышат.

— А у нас некоторым просто нельзя отключать, — говорит Никита. — Я работаю на тяжелой стороне, к нам закидывают людей после реанимации — тех, кто отключается от ИВЛ. Человеку стало чуть легче, пациента дают нам: «Ну теперь вы за ним смотрите». И вот он лежит, а мы как нянечки. Включаем кислород по полной. Ухаживаем за ними, кормим, поим. У нас почти все даже до туалета дойти не могут. Отходят от палаты и падают.

— Телефоны, кстати, никто не забирает, — подключается Аня. — Доступ в интернет у людей есть. Телефона нет, только если человек в реанимации, но там ему вообще не до этого. Такие больные, как правило, очень тяжелые. Все вещи заворачивают в пакет, подписывают, кладут в хранилище, и они раздетые лежат на ИВЛ.

Четвертый этаж — «отрицательная» зона.

— Я была там. Такая тишина, что даже не верится. У нас прямо гомон. Кому-то плохо, кого-то надо перевезти. Бежит медик. Часть пациентов ходячая, то есть они и сами перемещаются. Плюс лежащие в коридорах. А там медсестра совершенно не спеша идет по коридору. Как будто сцена не из нашей больницы, — улыбается Аня.

Четвертый этаж — это дорога к выписке. При поступлении пациенту делают тест. Если он положительный, то назначают лечение. Спустя десять дней им делают повторный мазок и берут кровь. Если тест отрицательный, то человека переселяют на четвертый. Когда два теста получаются «чистыми», пациента можно выписывать.

— Тема с хлопающим коридором врачей — абсолютно не ростовская история, — рассказывает Никита. — Человеку сообщают, что его выписка внизу, провожают до дверей, передают родственникам. На этом все.