Здесь — слова, там — люди: репортаж из «красной» зоны горбольницы № 20

Ростовская горбольница № 20 принимает ковидных больных с мая. В октябре в госпитале случилась трагедия: во время паузы в подаче кислорода задохнулись как минимум пять пациентов. Корреспондент 161.RU зашла в «красную» зону больницы, чтобы увидеть, как работают врачи и что происходит с больными.

Планерка

В 08:30 в кабинете главврача ГБ № 20 начинается первая планерка — внутрибольничная. Десять врачей садятся за один стол. Среди них две женщины. Обе — без косметики.

— В больнице состоят 414 пациентов, — читает сводку главврач Ваган Саркисян. — В реанимации — 61. На ИВЛ — 8. Детей — 8. С ковидом — 345. Беременная одна…

— Две, — перебивает другой врач. — Еще одна вчера поступила.

— На операцию?

— Да, и в реанимацию спустим. Процент поражения — 40–60%.

— По умершим истории собраны?

— Да. Женщина, 77 лет. Три инфаркта.

— С КТ-4.

— Еще пациент. Сахарный диабет, артериальная гипертензия. Тоже КТ-4.

— Сколько пролежали?

— Она — с 18 ноября. Он — с 21-го.

— Вчера поступило пять тяжелых с КТ-3. Двое из «семерки».

— Из горбольницы? Положительные?

— Да. Все положительные, на концентраторах [кислорода]. Трое — по направлению из поликлиники.

— КТ, анализы всем поступившим?

— Делаем.

— Госпитализировано из поликлиники 44 человека за неделю.

— В реанимации тяжелых и крайне тяжелых?

— Семь человек.

— Стабильные или с отрицательной динамикой?

— Крайне тяжелых — четыре человека, все с отрицательной динамикой.

— «Актемры» сколько сделали?

— Во втором госпитале две и две — в нашем.

— Значит, четыре? Хорошо.

— По лаборатории жалобы?

— Задержка анализов на 5–6 часов.

— В ночную?

— И в дневной смене один случай вчера — поступил пациент, анализ пришел через 5 часов.

После оперсводки по больнице врачи расходятся. Саркисян остается в кабинете. Секретарь настраивает ноутбук — в 09:00 видеоконференция с администрацией Ростова. Отчитываются БСМП, горбольница № 7, наступает очередь «двадцатки».

— Наутро состояло 414 больных, в реанимации — 61. Тяжелых на ИВЛ — 8, свободных мест — 4. Детей — 8. Свободных мест в госпитале — 286. Ковидных — 345 больных, провизорных — 69. Поступило 39 человек, выписано 28. Умерло двое больных. Поступило двое беременных, одна родила, вторая в тяжелом состоянии поступила в реанимацию, сейчас готовим к родам. Сегодня должны родоразрешить. Работаем в штатном режиме.

Перед зоной

...обязательно нужно подкрепиться. На голодный желудок в «красную» зону нельзя — может закружиться голова. Врачи советуют выпить воды и поесть сладкого.

— Главное — не бояться, что вы в замкнутом пространстве. Такое поначалу бывает, — советует старшая сестра Светлана Алекова.

Для передвижения по больнице выдали хирургический костюм. Переодеваюсь в актовом зале. Врачи вспоминают, что когда-то здесь губернатор Василий Голубев вручал им правительственные награды. Тут могли поместиться около 300 человек. Сейчас диваны отодвинуты к стене, зал уставлен медицинскими аппаратами. Под клеенками прячутся хирургические бестеневые лампы, рентгены, передвижные аппараты УЗИ. На стойке для инструментов лежат медицинские маски для входящих в «красную» зону.

Старшая сестра противошокового отделения Ирина Белая работает в «красной» зоне с весны — с тех пор, как на базе ГБ № 20 открылся ковидный госпиталь. Раньше она работала в оперблоке, ассистировала на операциях.

— В первый раз идти в зону было жутко. Не понимала, что нужно будет делать. Потом увидела больных. Понимаешь, что всё это реально существует, и осознаешь, что идешь туда не просто так.

Ирина Николаевна показывает мне фотографию. На женщине широкая бежевая футболка, прилипшая к телу. Медсестра оттягивает ткань и улыбается.

— Вот такая я после СИЗа — вся мокрая. А давай я тебя в хирургическом костюме сфоткаю.

Протягиваю ей телефон.

— Нет, лучше на мой, я перекину. У меня приложение хорошее. С фильтрами. Синяки под глазами убирает на раз-два. Камеру наводишь — и всё, нормальный человек. Выручалочка!

Белая пересылает мне фотографии и несколько видео о буднях «красной» зоны — видеоряд под стихи Полозковой. Включает видео, где врачи из Москвы, Санкт-Петербурга, Новосибирска, Омска, Ханты-Мансийска и других городов исполняют песню о работе в ковидных госпиталях.

— Снова идем к нашим больным в «красную» зону, держать оборону. День простоим, ночь простоим. Сутки без роздыха, и нету воздуха, давят очки, и рот пересох, — доносится из телефона.

Белая подпевает, вытирает слезы.

— Давай я тебе перешлю, сама досмотришь? Дальше про смерть врачей. Я не боюсь, нет. Знаешь, если тебе суждено погибнуть в небе, то погибнешь в небе. Суждено в «красной» зоне — погибнешь в зоне. Просто когда ты вслушиваешься в слова… вот сейчас ты зайдешь в зону, поймешь, что здесь — слова. Там — люди.

Стук в дверь — это хирург Максим Ткачёв, заместитель по лечебной работе начальника первого моногоспиталя.

— Готовы?

— Мы всегда готовы, — мгновенно собирается Белая. — Так, пижаму берем. Носки тоже, свои после костюма будут мокрые — не уедешь.

Врачи перешли в коронавирусный госпиталь, но сохранили свои специальности. Детский хирург остался детским хирургом, травматолог — травматологом. Ткачёв по-прежнему оперирует, но теперь — только коронавирусных больных.

— Когда поступает больной со своей патологией — кишечной непроходимостью, перфорацией, аппендицитом, мы оказываем помощь и по своей специальности. Нам с Ириной Николаевной досталась хирургия.

— Везет нам, везет.

— Поэтому мы оставили одну операционную в «грязной» зоне.

— В СИЗах оперируете? — спрашиваю.

— В них, только сверху стерильный халат.

— И на вас две пары перчаток?

— Почему две? Это же операционная. Три.

— Как вы в них шьете?

— Я раньше тоже думал, что это невозможно. Оказалось, очень даже. Человек такое существо. Может всё, когда надо.

Ткачёв полгода ходил в зону на разные смены — бывало, что проводил в «красной» и по восемь часов. Говорит, что заразился дома, от своих родственников, которые подцепили вирус в магазине.

— Переболел тяжело, пневмония с 60% поражения легких. Ирина Николаевна тоже переболела, только не заметила.

— Не заметила.

— А я заметил. Когда у тебя нюх пропал.

— А, да. Его до сих пор нет. Еще не восстановился, — кивает Белая.

Идем переодеваться: женщины в одну сторону, мужчины — в другую. Из своей одежды на теле остается только белье.

Сначала нужно надеть носки. Затем пижаму — простые белые штаны на резинке и широкую белую рубашку из грубой натуральной ткани. Брюки заправляются в носки: так штанина не задирается, и сапог не натрет ногу. Волосы надо завязать в хвост, лучше — заплести и убрать под шапочку. Это плотная белая косынка из хлопка. Следом — сапоги.

Пока одеваемся, санитарка отрезает ровные куски серого скотча, лепит за край к парте.

Нам измеряют температуру бесконтактным термометром. В столбцах журнала учета указывают фамилию, температуру, время захода в зону. Расписываемся.

Заходят мужчины — главврач Ваган Саркисян, хирург Максим Ткачёв. Надеваем СИЗы. Костюм одноразовый, белого цвета, тонкий, без запаха. Штанина костюма надевается на голенище сапога, фиксируется резинкой. СИЗ не застегивается до конца, пока не наденешь маску.

Мы заходим в полнолицевых. Их надевают, как противогаз, — с подбородка на затылок, затем надо подтянуть ремешки на голове так, чтобы не было зазоров.

— Нажимаешь на фильтры, делаешь глубокий вдох, — рассказывает Ирина Белая. — Маска свистит — значит, не герметична. Надо плотнее. Не передави лицо, рубцы всё равно останутся.

Капюшон СИЗа натягивается на края маски. У горла костюм застегивается на липучку. Все «швы» заклеивают армированным скотчем.

Первая пара перчаток, вторая. Скотч.

— Меньше движений, руками очень аккуратно, чтобы из маски не вывалились фильтры. Упадет — сразу глубоко вдыхаешь воздух, выходим, — предупреждает Ткачёв.

Ваган Саркисян открывает дверь с предупреждающей табличкой. Мы входим в зону.

Реанимация

Реанимация и интенсивная терапия, где лежат крайне тяжелые пациенты, находятся на третьем этаже. Там 37 и 27 коек. В противошоковую попадают из приемного отделения, если у пациентов тяжелое течение болезни. Становится хуже — переводят в реанимацию.

В коридоре висят таблички: «Фото- и видеосъемка запрещена» и «По трупам звонить Галину». Владимир Галин — экс-начальник второго моногоспиталя, который теперь работает с умершими. Отвечает за то, чтобы о смерти пациента вовремя сообщили его родственникам, за документацию, истории болезней, за то, как упаковали тело и где оно лежит.

Анестезиологи-реаниматологи первого моногоспиталя работают в оранжевых многоразовых костюмах — это «Тайкемы». Пациенты лежат голые, нижняя часть тел прикрыта клетчатыми пледами. Рядом с каждой койкой распечатанный лист А4 с общими сведениями о пациенте — имя, фамилия, отчество, возраст, резус-фактор, дата поступления, с какого этажа перевели.

Светятся кардиомониторы. Пик-пик-пик. Над кроватями — приборы, трубки. Кто-то лежит на боку, кто-то — на спине. Анестезиолог-реаниматолог принимает обход и рассказывает, какая динамика у пациентов.

У двери — мужчина лет 40. Хмурится. Глаза прикрыты. Грудная клетка дрожит — как будто проваливается и резко взлетает. Голос низкий, севший, что-то невнятно бормочет.

— Сатурация?

— До 100 поднимается. Расстройство личности, галлюцинации — у него и раньше это было.

— Кислород?

— На минимальных дозах.

Врачи подходят к седой женщине.

— Уже разговаривает?

— Разговаривает.

— Хорошо. Поднимем, родненькая. Переведем.

— Я лучше с вами. Страшновато.

Пик. Пик. Пик.

— Анализы?

— Хорошие.

Переходят к другому больному — пожилому мужчине.

— Виталий Иванович! Просыпайся. Язык покажи.

Виталий Иванович не отвечает. Реаниматолог поворачивается к начальству.

— Поддерживаем состояние, выше 85 сатурация не поднимается. И на живот его уже, и на бок. Сделаем всё.

Идут к другому.

— Здесь получше?

— Внутривенное питание комбинированное.

— Сердечная недостаточность, нарастала сатурация до 70. 60% кислорода, на инвазивной вентиляции. C-реактивный белок почти в норме.

— Что с этим?

— 49 лет, большой процент поражения. На животе давал 88 сатурацию.

— День, два, три?

— Перевод? Нет. Лучше подождать.

— Нет, после «Актемры» сколько?

— А, третий день.

— Положительный?

— По динамике? Да.

Переходят к пожилой женщине. Из-под плюшевого пледа выглядывают тонкие желтые руки.

— Здесь бабушка, 90 лет, на инвазивной вентиляции, пока динамика слабая. Она в сознании, иногда просит пить. Любовь Дмитриевна!

Женщина не реагирует. Реаниматолог наклоняется ближе.

— Вы меня слышите? Слышите, да?

Женщина приоткрывает глаза.

— Водичку хотите? — спрашивает врач.

— Нет, — слабое.

— Не хотите. Ну хорошо.

После обхода спрашиваю у одного из медиков, изменилась ли как-то обычная жизнь после работы в ковидной реанимации. Немного подумав, признается, что больше не держит в доме пледов.

Противошоковая

Идем в интенсивную терапию при реанимации. Ее открыл главврач больницы Ваган Саркисян. Раньше на месте этого отделения были операционные.

В палатах лежат по двое-трое человек, все пациенты однополые. Заходим в первую — там лежит темноволосый мужчина лет 40. Выглядит бодрым.

— Ну как вы?

— Дышим. Хорошо уже. Отжимаемся.

— Домой хочу, — говорит его сосед, пристально глядя на врачей. — Чего нам ждать, а? Вы принимаете решения?

— Мазок будет отрицательный — отпустим.

Врач противошокового отделения — женщина. Понять это можно по приглушенному голосу, доносящемуся из маски:

— Пациентка поступила 15-го с КТ-4.

— Улучшение?

— Положительная динамика на КТ. Сатурация до 99. Кислород уменьшили. Получает всё, что необходимо.

В другой палате лежит бабушка. На подоконнике у нее бананы, пара баночек детского пюре, пакеты с одеждой.

— Как дела?

— Нормально, — невнятный ответ.

— Выглядите — слава богу. Хорошо.

Врач:

— А была тяжелая. Из реанимации.

— Поздравляю вас!

Шестая палата — единственная, где лежат разнополые пациенты в противошоковой.

— Супруги, — объясняет мне Ирина Белая.

— 70% поражения, — докладывает врач. — Сахарный диабет. Тяжелое течение. Сегодня подключаем.

Две женщины в следующей палате лежат на животе. Они приободряются, увидев врачей. Начинают сами — к ним даже не успевают обратиться.

— Здрассьте! Я постоянно стою, — хвастается одна и тут же поправляется: — Ну, немного стою.

— Мы ходим, — объясняет соседка. — Часа два даже.

— Падает сатурация, — говорит врач.

— 54 года. Надо уже привыкать, — пожимает плечами женщина.

— Надо выздоравливать, а не привыкать, — говорит Саркисян.

— Домой хочет, — кивает пациентка на соседку, которая «постоянно» стоит. Та улыбается еще шире.

— Кто не хочет!

— Она встает и ходит.

— Да, хожу. Жизнь — это движение. Замечательное дело — жизнь.

— Последние два дня без кислорода, — вставляет врач отделения. — Мы их отучаем, чтобы нормально привыкали.

— А я прекрасно без него, да, — говорит пациентка.

— Спасибо большое!

В следующий палате — мужчина. Лежит на боку, мнет плед. На его плечах крупные, размером с кулак, лиловые синяки.

— Больной, крайне тяжелый. КТ-4. Сатурация — 87–88.

— Это который с седьмого этажа?

— Да, с лимфолейкозом.

— Я привел к вам главного! — объявляет врач отделения. Мужчина с лиловыми синяками щурится.

— А он меня вылечит?

Кто-то громко, надрывно кашляет.

Собираемся в общее отделение. Открываются двери лифта.

— Здрассьте!

Ткачёв улыбается за маской:

— Это мой эндоскопист был, — кивает на меня. — Корреспондент!

— На седьмой? — устало спрашивает лифтерша.

— Да, да.

Фотографирую лифтера. Ирина Белая советует:

— Улыбайся. Птичка вылетает.

— Я ж в маске.

— Ну и прекрасно. Улыбаемся глазами! Если на фото вместо глаз щелочки — значит, улыбаешься.

Общее отделение

В коридорах нет коек. Стоит пустая инвалидная коляска. Мужчина у окна говорит по телефону. Голубая медицинская маска на нем сдвинута на подбородок.

— Нормально кормят. Едой, блин. Я откуда знаю, сколько соли? Я чувствую, что ли? Не кричу я. Не кричу, блин!

Заходим в одиночную палату.

— Добрый день! — здороваются врачи.

— Меня не отпускают, — отвечает пациент, не здороваясь. — А я тут по другому делу проходил.

— Лежали у нас? — спрашивает Максим Ткачёв.

— Лежал. Ацикловир не хочу. У меня вон аппаратура стоит, — кивает на концентратор кислорода рядом с тумбочкой. — Спасибо большущее! Я думал, что вы со мной в понедельник будете делать. Говорили про какое-то лекарство. Поступило уже?

— Какое лекарство?

— Какое-то мощное. Что жить буду. Поступило, да? Или это я в бреду был?

— Да мы вам его уже сделали, — говорит врач отделения. Поворачивается к Саркисяну: — «Актемру» в реанимации прокапали.

— Один или два раза?

— Один.

— А плазму мне три раза закапывали, — добавляет пациент.

— Ну и как вам?

— Нормально. Я сейчас научусь дышать своим кислородом, и…

— Мы вас не задержим, — говорит Саркисян.

— Договорились! А то я тут уже у вас по другому делу проходил.

Еще одна маленькая палата. Недоеденная куриная ножка, завернутая в фольгу, валяется на подоконнике. Рядом — несколько тусклых пустых контейнеров, пластиковая зеленая кружка. На кровати лежит женщина средних лет.

— Температура — сколько? — спрашивают с порога.

— 38,6.

— Сделали ей УЗИ, а там гепатит, — объясняет врач отделения. — А так положительная динамика.

— Это точно именно печень дает?

— Больше не к чему придраться. Почки посмотрели, печень, поджелудочный.

— Мазки отрицательные.

В общем отделении много молодых медиков — возраст угадывается по глазам. Врачи носят телефоны в герметичных зип-пакетах для дайвинга, потому что всё, что попадает в зону, остается в зоне. А телефон нужен как вне больницы, так и в ней — для связи с другими врачами. Чтобы его вынести, на выходе из зоны зип-пакет опускают в емкость с дезраствором.

Этот год — единственный, когда медикам платят «нестыдную» зарплату. В прошлом месяце врачи получили около 140 тысяч рублей. Молодые хотят работать с коронавирусом.

— Мой парень тоже врач, но не здесь. Родители убеждают его идти в госпиталь. Я поддерживаю. Парням здесь гораздо легче работать. У нас бывает, — девушка понижает голос, — время, когда в зоне трудней, чем обычно. Не спасают ни памперсы, ни всё остальное вместе взятое. Уже никакого стыда не осталось. А что делать?

Еще палата. Мужчина с канюлями в носу осторожно вытягивает шею, завидев врачей.

— Здрассьте!

— Здрассьте. Дома хуже стало?

Бросает быстрый взгляд на дорожную сумку, в которой видны бананы и мандарины.

— Да.

— Мы его перевели на центральный кислород.

— И как дела?

— Лучше, — говорит пациент.

— А чего грустный? — спрашивает Саркисян.

— Да погода поменялась. Спать хочу, невозможно. Кислород поставили, практически нормуль.

Идем в одиночную палату, где лежит темноволосая женщина лет 30. Пара пакетов с одеждой, черная куртка на спинке стула, фрукты, несколько бутылок с водой. На подоконнике — овальная зеленая косметичка.

Вид у женщины измученный, но она улыбается.

— Как себя армяне чувствуют? — спрашивает врач. — Корона на них действует?

— Действует. Отбиваемся! Спасибо большое. По сравнению со вчерашним днем, просто ожила. Я уже прощалась со всеми. Сегодня как будто вылечили.

— Ну слава богу.

Медики выходят из палаты. Саркисян наклоняется к врачу общего отделения.

— «Актемра»?

— Да.

Заходим в следующую палату.

— Как дела у вас?

— Хорошо, — вяло говорит пациентка.

— Сегодня домой!

— Что?

— До-мой! Мазки отрицательные, положительная динамика на КТ, 98 сатурация без кислорода, — тарабанит врач.

Женщина оживляется:

— Домой?

— Домой, дорогая моя!

— Господи! Спасибо вам! Домой, да?

Врачи смеются, выходят. Направляемся в операционную — здесь готовят к операции беременную, поступившую вчера. Саркисян спрашивает у хирурга:

— Кесарево будете делать?

— Да. 80% доношенной беременности. Тяжелая пневмония — поражение 60%. В реанимацию ее опустим. На лечение. Возможно, потребуется введение «Актемры» — при беременности же нельзя. А по параметрам она подходит. Лихорадка три дня — 38,5 градуса. C-реактивный — 90. Плохая, очень плохая.

— Удачи. Нужна «Актемра» — прокапаем.

Подготовка к операции с самим кесарево заняла два часа. Малыш родился здоровым, тест у него отрицательный. Но мама так и не увидела своего ребенка: сразу после родов ее перевели на третий этаж, в реанимацию.