Сергей Юрский, актер театра и кино: «Победу встретили на задворках цирка. А вечером пошли смотреть на Сталина»

Сергей Юрский не требует представления. Известный актер театра и кино «примерил» на себя и эту роль... роль Сталина. В его памяти не только Вторая мировая – помнит он и Финскую.

– Когда началась Великая Отечественная война, вам было шесть лет. У детей ведь нет опыта долгой мирной жизни, войну они воспринимают иначе, чем взрослые. Какая она, война глазами дошколенка Сережи Юрского?

– Не поверите, но первое ощущение войны я испытал значительно раньше, поскольку в память врезалась еще Финская война 1939 года.

– Вы жили тогда, кажется, в Ленинграде?

– Да, на Фонтанке, недалеко от Невского. Но Финляндия – это ведь совсем рядом от Ленинграда. Помню отрывочные фразы: взрослые говорят о солдатах, о наступлениях и оборонах. А мы, мальчишки, выбегаем на разбитую набережную реки Фонтанки и играем в войну. Набережная ремонтировалась, повсюду были рытвины, лежали каменные блоки, решетки, бетонные цилиндры канализационных труб… В общем, отличное местечко для войнушки.

И вот что значит детское сознание! Мы знали, что по вечерам все жители обязаны плотно зашторить окна. Возможны налеты вражеской авиации. И если кто-то не зашторил, значит, это шпион, который нарочно дает сигнал вражеским летчикам, чтобы те увидели – вот он, город! А еще шпион может выйти на крышу и помигать карманным фонариком. Летчики заметят сигнал и сбросят бомбу прямо нам на голову.

– Страшно было?

– Нет, тут другое… Мы, детвора, чувствовали себя на боевом посту. Поэтому вечером, выйдя на улицу, первым делом задирали головы и внимательно смотрели: горит ли свет? Должно быть совсем темно. Нам не приходило в голову, что уличные фонари-то горят! Ну, что с нас возьмешь – нам по четыре года. Нам приказали, нам доверили... Нам сообщили страшный пароль: «нарушение светомаскировки». И вот мы стоим – разглядываем дома. Наконец, видим в окошке свет. Надо определить лестницу, этаж, номер квартиры. Надо бежать бегом и звонить, и стучать. Дверь открывает шпион и говорит: «Вам чего, дети?» Нас смущает, что он говорит по-русски. Но мы догадываемся, что это он притворяется. Мы говорим страшный пароль: «У вас нарушение светомаскировки». – «Ой, сейчас зашторю», – отвечает шпион. А мы уже бежим вниз по темной лестнице и опять на улицу – шпионов много. Но мы неутомимы. Хотелось, чтобы что-нибудь случилось. Хотелось увидеть страшное, пройти через него – и стать героем.

– Не случилось?

– Нет, слава Богу.

– Получается, что к началу самой страшной войны у вас уже был определенный опыт…

– Был, но… Видите ли, эта вторая в моей жизни война началась совершенно внезапно. Она застала нашу семью на курорте, в доме отдыха под Сочи. На всю жизнь в память врезалась картинка: ослепительное солнце, волны, горы – красота. Но вдруг курортное побережье вмиг превращается в месиво неразберихи и паники…

Дальше история проступает всплесками… Собираем вещи, мчимся на вокзал, чтобы выехать – вернуться в Ленинград, но ни в один поезд не пробиться. Люди берут вагоны приступом, готовы ехать стоя, забираются на крыши…

Началась эвакуация. Вместе с мамой мы оказались в Свердловске. Отца в армию не призвали – туберкулез, «белый билет». Он занимался театром в Андижане, куда мы тоже переехали. Но в 1943-м был отозван в Москву, возглавил Московский цирк на Цветном бульваре. И мы поехали к нему.

…Что для меня ужас войны? Смерть близкого человека – дорогого дяди Сережи, офицера Сергея Кулышева, мужа сестры моего отца. Он погиб под Киевом, при первом же наступлении немцев, был полковником химической службы. Мои двоюродные братья Гарри и Юра остались сиротами… Брат отца, дядя Толя, Анатолий Сергеевич Жихарев, ученый-экономист – о нем все говорили: «Талант, большой талант!» – умер в Ленинграде в блокаду от голода. И отец моей мамы – дедушка Михаил Яковлевич Романов – тоже не пережил блокаду.

Я узнал все, что было положено тыловому ребенку. Холод, голод, жизнь без жилья, переполненные поезда, которые тянутся неделями… Горе было огромным, досталось всем.

– День Победы вы где встретили?

– На задворках цирка на Цветном бульваре. Мы, цирковые дети, ютились в таком отгороженном от мира островке, но даже туда в тот долгожданный день пришла радость. Нам подарили два противогаза, настоящий пистолет и несколько плиток горького американского шоколада – настолько толстых, что их невозможно было ухватить ртом.

– Родители подарили?

– Нет, не родители, а кто-то кому-то. И вот счастливчик, не в силах употребить это сам и не смея показать родителям, принес свои трофеи к нам за угол конюшни.

– Пистолет был заряжен?

– Да. Поэтому мы решили отметить Победу стрельбой по консервной банке. Передавали оружие по кругу, но никто ни разу не попал, поскольку отдача была сильная.

– А как же родители?

– Они не поняли, что это мы стреляем, поскольку в тот день повсеместно раздавалась пальба. Военные стреляли в воздух. Потом мы разобрали на части противогаз. Когда добрались до сеток фильтров, ахнули от восхищения – потрясающие вещицы! Совершенно ни к чему не приложимые, но потрясающие! Сыграли в пристеночек; слыхали про такую игру? Ставкой были остатки противогаза. Кто выиграет – тому фильтры, второе место – раздолбанный корпус, третье – ребристый шланг. Второй же, пока целый, противогаз и обе страшные резиновые маски со стеклышками для глаз по праву достались первоначальному владельцу.

– Шоколад тоже разыграли в пристеночек?

– Нет, его никак не разыграешь, поскольку выставлять целую плитку жалко, а на части она не делилась. Мы и кусали ее, и били об камень, и пытались сломать руками – все безрезультатно. Только испачкали плитку и вымазались сами. Тогда мальчик-акробат сбегал в мастерскую и принес оттуда ножовку. Отпилили пару квадратиков и... до сих пор помню, как во рту заполыхало потрясающим, просто невиданным вкусом. Настоящее лакомство! После черных комочков вара и прессованного жмыха, которым мы питались в войну...

Вечером с родителями пошли к Красной площади. Но впечатление было монотонное – слишком много людей, слишком шумно да к тому же бесконечный салют…

Конечно, победителей качали и подбрасывали в воздух. Подбрасывали штатских. Когда подбрасывали женщин, те визжали. Подбрасывали пилотки, шляпы, бутылки, детей. И выше всего взлетали бесчисленные и беспорядочные сигнальные ракеты.

Так вместе с толпой мы просочились на Красную площадь, где вот-вот на мавзолее должен был показаться Сталин. Все его ждали, все шли туда именно за этим – поприветствовать вождя. Но разобрать было ничего невозможно. Вот прожектор ударил в трибуну. Вот на мгновенье показалось, что вождь появился перед народом.

Вот площадь раскатисто закричала: «Ура-а-а-а-а!» Но в этот момент рядом со мной завизжала женщина, которую придавила толпа…

Потом рядом голос сказал, что это не Сталин. И что Сталин выйдет, наверное, позже. Помню, как страшно болели ноги, глаза слипались от усталости – хотелось домой. Так что вождя увидеть мне так и не довелось. Оставалось довольствоваться только его бесчисленными портретами, возносимыми к небу в благодарность за Победу.

– Давно рассекречены архивы, сняты сотни документальных фильмов, написаны книги о сталинском терроре. Но его имя по-прежнему вызывает трепет, уважение…

– …И любовь! И чем больше проходит времени, тем больше в личности Сталина люди находят привлекательные черты. Я, например, встретил такую книгу «Берия – последний рыцарь Сталина». И мне предлагали играть Сталина в многосерийном фильме по этой книге. Страшное дело… Так вот, мне казалось, что я должен поставить спектакль о сталинизме, чтобы сказать о наболевшем. Спектакль я поставил, но толку от этого было чуть. Все равно находились зрители, которые старались мне как-то возразить, защищая своего кумира.

– А почему это происходит? Почему людей к Сталину тянет?

– Он отражает ужасные чаяния, которые в народе существуют генетически и пробуждены. Они странным образом связаны с христианством, поскольку христианство стоит на том, что Бог – создатель, творец. А Сталин старался создать рукотворного бога, которому можно пожать руку. Но согласитесь, что такой бог все-таки антихрист. Это сложные связи, но они невероятно прочны и они мощно проявляются из веков. И вот он оказался самым срифмованным с вековыми чаяниями антихристом.

Я видел по телевизору фотографии поликлиники, где администрация развесила портреты Сталина. Это опасный акт. Потому что это возвращение к сталинизму. Хотя и лозунговое. Но тем более это опасно. Потому что у нас люди привыкли воспринимать развешенные лозунги как призыв к действию.

Понимаете, культ личности создает не человек, пришедший к власти, а толпа. То есть в какой-то мере эта черта всегда была нам присуща, ведь в 20-е годы, еще до того, как начались жуткие репрессии, красные углы в клубах и на производствах украшались портретами вождя. Никто не требовал и не просил – это возвеличивание шло снизу. Громадное количество людей жаждали сильной руки во власти и добились своего.

И, мне кажется, что мы от этой традиции никогда не уходили. Такое есть по сей день. Например, подчиненные развивают бурную деятельность, стараясь предугадать малейшее желание своего начальника. Так начинается создание малого культа личности.

И руководителю уже трудно определить: это его распоряжения привели к такой всенародной горячей любви или ком под названием «культ личности» катится дальше уже без его воли.

Беседовал Виктор Борзенко, журнал «Нация».