«Политика из 90-х продолжается»: совладелец «Ростсельмаша» — о санкциях, провале импортозамещения и отсталости экономики

Россия не справилась с импортозамещением, обещанного роста производства внутри страны нет — на самом деле импорт из Запада заменили на импорт из Китая, говорит совладелец «Ростсельмаша» Константин Бабкин. Даже запчасти для сельхозтехники выгоднее привозить из Индии в Ростов, чем покупать у отечественного производителя. В интервью специальному корреспонденту 161.RU Ирине Бабичевой Константин Бабкин рассказал о влиянии санкций на бизнес, отобранном тракторном заводе в Канаде и закрытой через суд «Партии дела». Бизнесмен объяснил, зачем стране нужны фундаментальные перемены в экономике и почему наступивший год — это «период выживания».

— Прошедший сезон был очень сложным для аграриев: сначала майские заморозки, потом продолжительная засуха ударили по фермерскому кошельку. Как обстоят дела со спросом и покупательской способностью в минувшем году?

— «Ростсельмаш» продал в этом году 3906 комбайнов — это худший результат за 10 лет. <…> А за этим следует и плохой финансовый результат, и плохой оборот, и отсюда следует сокращение инвестиций в развитие. То есть и в [единицах], и в деньгах всё плохо. <…>

Мы видим спад. У крестьян есть спад в настроениях, в деньгах. Кроме засухи и заморозков еще есть экспортные пошлины на зерно и на другие виды продовольствия, которые сбивают цены и снижают рентабельность. Есть высокие кредитные ставки, которые тоже снижают конкурентоспособность. Вообще перестали сейчас выдавать льготные кредиты и Сбербанк, и Россельхозбанк. Это всё сказывается на покупательской способности крестьян. Поэтому год был сложный. И наступивший год не сулит серьезных улучшений. Наверное, будет еще более сложный.

— А как кредитная ставка влияет на состояние рынка сельхозмашиностроения?

— Процентов семьдесят всех продаж осуществлялись через льготные кредиты. Есть программа Минсельхоза по льготным кредитам, есть Росагролизинг — он по сниженным ставкам продает технику. В ушедшем году [кредитная] ставка была сильно поднята [Центробанком], по ранее выданным кредитам государству пришлось выплачивать больше денег, поэтому бюджета на новые льготные кредиты не осталось. И льготные кредиты не выдаются.

— Аграрии называют самой эффективной мерой поддержки федеральную программу «1432». На нее выделяли немалые деньги — почти 16 миллиардов рублей на 2017 год. Потом финансирование сокращали и дошли до двух миллиардов в 2023 году. Почему так вышло, если программа была успешна?

— Когда не было этой программы, у нас шла деградация отрасли и постепенное сокращение производства. В нулевых годах несколько заводов закрылось: Красноярский комбайновый, Волгоградский тракторный, Владимирский тракторный. Отрасль постепенно сокращалась, теряла долю рынка, теряла сотрудников. Потом в 2013 году появилась эта программа. У нас начался период развития. В несколько раз увеличилось производство сельхозтехники в России. Но в прошлом году правительство решило экономить. Программа была профинансирована наполовину, и то в таком непредсказуемом режиме. Часть денег [пришла] в конце года, элемент лотереи такой был внедрен в работу программы. Почему так правительство экономит, я не знаю. <…> Программа «1432» позволяет жить и развиваться. Если бы она работала нормально, наша отрасль бы развивалась.

— А как вы оцениваете ее перспективы — в идеальной картине мира?

— По моей логике, работу этой программы, которая себя действительно очень хорошо показала, надо повторять в других отраслях. В легкой, в автомобильной, в какой угодно промышленности. Это выгодно для государства, это выгодно для коллективов, для предприятий, для конкурентоспособности. Но вот почему-то такая вот экономия обладала и привела к серьезному спаду у нас в производстве. И это в свою очередь привело к снижению налоговых поступлений в бюджет.

— Вы сейчас говорите конкретно про «Ростсельмаш»?

— «Ростсельмаш», да. Из-за того, что мы работаем по сниженной программе, меньше налогов платим. И это снижение гораздо, гораздо больше, чем экономия на программе «1432». Вот для меня загадка, почему эта программа не финансируется в полном объеме, почему она непредсказуемо финансируется. И эту программу начали распределять странным образом. Раньше выплачивалось 10% стоимости проданной техники и таким образом часть налогов возвращалась.

Потом эту систему начали раздергивать. Каким-то предприятиям платят больший процент, каким-то меньший. Почему-то «Ростсельмаш» получает такие же выплаты, но в абсолютном объеме, как, например, «Петербургский тракторный завод» («ПТЗ»), который производит в несколько раз меньше техники. Но вот субсидии — в рублях — получают одинаковое количество. И мы не знаем, как это будет работать. Поэтому мы не знаем, какая будет субсидия, и мы не знаем, какую скидку предоставлять. И на следующий год продлена эта система, «ПТЗ» получит столько же денег, сколько и «Ростсельмаш». Хотя он производит два вида тракторов, а «Ростсельмаш» 150 наименований различных машин. Не знаю, как это объяснить. Нас, конечно, не радует такой вопрос.

— Вы спрашивали в Минпромторге, который занимается распределением средств, почему так происходит?

— Объясняли, что надо поддерживать маленьких, что большим и так всем хорошо. Какие-то такие оправдания. Но практика не подтверждает, что большим живется легче, чем маленьким. У больших хозяйство больше, сложнее. И страдать приходится больше.

— Как вы оцениваете современную экономическую политику России?

— Сегодня у нас экономическая политика построена по законам прошлой эпохи. Соответствует требованиям прошлой эпохи. Когда-то мы строили коммунизм, у нас одни законы экономики действовали. Потом в 90-е годы от желания построить коммунизм отказались, стали встраиваться в капитализм, в мировую экономику. Открыли свой рынок, начали вступать в ВТО, деньги начали хранить на Западе. Ну и вообще идеология сводилась к тому, что мы должны поставлять то, что у нас хорошо получается, на внешний рынок, а покупать, что получается лучше делать у других.

Это всё привело к тому, что мы стали поставщиком сырья: нефть, газ, круглый лес, металлы, руда необработанная. А всё остальное нам стали привозить. Мы пересели на иностранные автомобили, на иностранные самолеты, переоделись в иностранную одежду, колбаску иностранную стали кушать. В принципе, на ура прошел поход: он позволил избавиться от дефицита, прилавки наполнились. Но при этом пришлось пожертвовать многими отраслями — теми же автомобилями, авиастроением. Сегодня у нас другая эпоха: мы не хотим встраиваться в Запад. У нас с Западом идет противостояние.

— А как торговля сырьем сказывается на производителях техники в России?

— Так построена налоговая система, что электричество в России, металл, налоги на 30% выше и дороже, чем в других странах, чем на Западе, чем в Китае. Кредитные ставки у нас во много раз выше. Отсталость экономической политики подрывает конкурентоспособность нашего сельского хозяйства и нашей всей промышленности.

— Насколько я помню, вы еще в начале десятых были против вступления в ВТО. И «Партия дела», которую вы возглавляли, проводила регулярные пикеты.

— Пикеты делали, записки писали, всё это объясняли. Путин спрашивал меня в 2011 году: почему вы не переносите завод из Канады в Россию? Это 2011 год был. И мы уже больше десятилетия твердим, что надо приводить в соответствие нашу экономическую политику. Но этого не происходит. Не произошло. Надо менять экономическую политику, чтобы не экспортеры сырья, не олигархи 90-х годов определяли сегодня политику правительства. А надо, чтобы аграриям, простым ребятам, которые строгают табуретки, собирают бензонасосы, было хорошо. Вокруг них должна крутиться экономическая политика.

— Что это значит? Можно конкретнее?

— Это значит: дешевые кредиты, дешевый металл, электричество раза в два дешевле, чем сегодня. Если так привести в соответствие, в нормальное состояние экономическую политику, то и субсидии не нужны будут. Потому что Россия — это лучшее место для производства на земле.

— Вы имеете в виду по полезным ископаемым, по металлам, по сырью в принципе?

— По всему. Мы всеми видами сырья обеспечены в изобилии, и нет причин, почему металл у нас стоит на 30% дороже, чем на мировом рынке, чем в Канаде, чем в Китае, чем в Турции. В других странах металлы на 25−30% дешевле, чем в России. У этого нет объективной причины, кроме такой выстроенной экономической политики. И выстроенной в интересах экспортеров грубо переработанных металлов, то есть бюро РСПП. То же самое можно сказать про электричество, про энергию.

У нас развитая атомная промышленность, много нефти, газа, все условия объективные для того, чтобы у нас электричество стоило дешевле, чем где бы то ни было в мире. Но этого мы не видим.

— О нефти отдельно хотелось бы спросить. Цены на дизтопливо и электроэнергию в этом сезоне повлияли на подорожание практически всего — от хлеба до сливочного масла. Почему дизтопливо так выросло в цене?

— Да, это важнейшая часть себестоимости продукции аграриев. <…> И нам замминистра [энергетики РФ Евгений Грабчак] недавно сказал: ну всё, эпоха дешевого электричества заканчивается и сейчас будем повышать серьезно цены. Почему так? Потому что всё построено вокруг интересов сырьевиков и [есть] желание просто выкачать деньги, не обращая внимания на последствия. А последствия состоят в том, что у нас технологическое отставание нарастает и промышленность не развивается.

И мы наблюдаем, как китайцы и американцы на Марс собираются лететь, а мы тут думаем, сажать нам пшеничку или не сажать. А про Марс уже и забыли, собственно, и про Венеру.

— За что вы критикуете налоговую систему в России?

— У нас современная налоговая система выросла из 90-х годов. [Она] заточена на то, чтобы было выгодно из России экспортировать сырье. То есть экспортерам сырья возвращается НДС в первую очередь. Они не платят пошлины. Это разительно отличается от систем в других странах. Например, в Китае НДС при экспорте сырьевикам не возвращается. НДС возвращают экспортерам готовой продукции, а тем, кто вывозит нефть, газ, древесину, руду, НДС китайцы не возвращают. Тем самым экспорт становится на 20% менее выгодным для китайцев.

А у нас — пожалуйста: экспортируют и продавай за границы сырьишко. Это всё ведет к тому, что стимулируется вывоз необработанного сырья, и сырье, тот же самый металл и электричество, энергоносители стоят у нас дороже, чем на мировом рынке и чем должны стоить. Вот это первый момент. Второй момент: надо вернуть так называемую инвестльготу.

— Расскажите подробнее об этом.

— Предприятия, которые вкладываются в развитие, закупают станки, строят цеха, с этих затрат не должны платить налоги на прибыль, какие-то отчисления, вообще любые. Такая льгота действует и в Китае, и в Америке, она действовала и в России в конце 90-х при правительстве [под председательством Евгения] Примакова. Тем самым правительства других стран и правительство Примакова стимулируют не потребление, не вывоз денег с предприятий, а как раз инвестиции в развитие.

Еще момент. Считается, что в России низкие налоги на зарплату. Про 13% все знают. На самом деле на «Ростсельмаше», да вообще за сотрудников любые предприятия платят 53% зарплаты [в бюджет]. То есть, например, предприятия расходуют на работника 100 рублей в месяц, из них 53% отчисляют [в пользу] государства, работник получает 47 рублей. В Китае налог на сотрудника, который получает менее 60 тысяч в месяц — ноль. Дальше идет постепенное повышение. В Канаде для сотрудника, который получает менее 120 тысяч рублей в месяц [в перерасчете на российские деньги] — тоже нулевой налог. Дальше идет плавное повышение. А у нас с сотрудников предприятий государство берет невообразимые деньги.

Кстати, курьеры, так называемые самозанятые, платят не 53%, а 6%. У нас налоговая система забирает гораздо больше денег у тех, кто трудится на производственных предприятиях. Те, кто в сфере услуг, платят меньше налогов, чем те самые трудяги, инженеры, те, кто занимается [производственным] трудом.

— Вы говорили мне в 2022 году, когда в отношении России вводили санкции, что это сильно повлияет на платежеспособность аграриев. Потому что в результате всё равно вырастет стоимость техники, то есть единицы продукта, которые будет покупать аграрий. Цена действительно выросла из-за санкций?

— Да, выросла. Выросла из-за того, что нам в 2022 году пришлось менять поставщиков. Это потребовало затрат. Цена выросла из-за того, что возить компоненты стали дольше и на более дальние расстояния. Я думаю, что на 15%, наверное, выросла стоимость техники из-за того, что нам ввели санкции.

— Дольше везти — это вы имеете в виду европейские и американские комплектующие или вы в принципе от них отказались?

— Мы от них отказались. Большая работа была проделана в 2022 году. Сейчас мы от западных компонентов не зависим. Но из-за того, что в России дорого производить, мало кто инвестирует в производство компонентов в нашей стране. Всё равно зависимость от иностранных компонентов остается. Производители находятся в Китае, в Турции, в Индии. Раньше мы из Европы возили две недели эти компоненты, а сейчас два, а то и три месяца возим. И из-за того, что ключевая ставка высокая, транспорт более дорогой, получается удорожание.

— Много деталей «Ростсельмаш» сейчас покупает за рубежом?

— Из стоимости комбайна, наверное, 30% покупаем снаружи. 70% делаем внутри. Из 30% за границей везем половину.

— Получается, 15% комбайна — это компоненты иностранного производства. А какие это комплектующие? Это двигатели, элементы гидравлики?

— Половину двигателей мы везем, да. Половину в России покупаем, половину везем из-за рубежа. Но российские двигатели тоже подорожали, потому что в них есть иностранные составляющие.

— Еще вы мне два года назад рассказывали про один из мощнейших в мире тракторов на 575 лошадиных сил. Но из-за санкций его выпускать перестали, потому что двигатель и коробку передач на «Ростсельмаш» привозили из Америки. Смогли ли восстановить его производство?

— Пока не восстановили, но сейчас пытаемся. КАМАЗ обещает запустить производство таких мощных дизельных двигателей.

— Правильно ли я понимаю: российский компонент по себестоимости всё равно получается на 30−40% дороже, чем в странах Азии?

— Да-да, всё правильно понимаете. Процентов на тридцать. Потому что в России дорог металл, электричество, кредиты и налоги более высоки, чем, например, в Китае.

— Тогда выходит, что заводу вроде «Ростсельмаша» просто невыгодно покупать и стимулировать производство российских компонентов? Гораздо выгоднее закупить детали в Китае или в Индии?

— Да, если программа «1432» не работает, то выгоднее в Индии купить. А если программа всё-таки будет работать, то примерно одинаково получится. Потому что в программу «1432» вшито, что предприятие, которое [господдержку] получает, должно производить в России набор ключевых компонентов. И чтобы претендовать на эту субсидию, мы должны делать коробки передач. Но если эта программа не существует, то и смысла инвестировать в производство коробок передач нет, он теряется.

— Почему тогда сокращают финансирование госпрограммы? Неужели правительство не видит, что таким образом просто душит рынок производства компонентов в стране?

— Да видит, видит, но понимаете, каждый в правительстве сидит в своей ячейке и так оправдывается: «А что я, я же не могу, я же за ключевую ставку не отвечаю, за стоимость кредитов, и цену металла я не определяю». А руководство Центробанка: «Я отвечаю за стабильность рубля, а что там с производством подшипников, коробок передач, я не знаю и мне это вообще не интересно. Главное — чтобы рубль стабильный был, поэтому я ключевую ставку задираю». Вот такая мозаика получается. Вроде пуговицы пришиты крепко и нитки подобраны правильно, но пиджак носить нельзя.

— Я правильно уловила вашу мысль: на самом деле Россия, хоть и транслирует посыл об эффективном импортозамещении, просто заменила один импорт другим? То есть на самом деле это же не импортозамещение?

— Импорт один заменили на другой, да. После волны санкций 2022 года у нас не произошло роста реальной промышленности. Может быть, в оборонке что-то произошло, но в гражданских отраслях вообще нет. Поэтому — да. Раньше, корейцы, немцы и американцы поставляли автомобили. Сейчас — китайцы. Это наглядно. Это везде так происходит. Одно заменяем на другое.

— А как вы считаете, за сколько лет Россия может перейти на систему, в которой откажется от ставки на сырье и сделает упор на собственное производство? Что для этого нужно?

— Думаю, основные решения по налогам, по ключевой ставке, по пошлинам на металл можно принять за два месяца. Сделать их меньше. И руководители предприятий, коллективы увидят, что другая эпоха: есть возможность, кредиты дешево стоят. Что можно брать кредит, покупать оборудование, вкладываться в стройку, повышать зарплаты людям. За полгода начнется бурный экономический рост в стране, а через пять — а может, даже через три года мы уже страну не узнаем. Потому что всё будет вокруг бурлить, развиваться. Всё совершенно будет по-другому выглядеть. Люди поверят и увидят, что Россия — это лучшее место для проявления своих талантов, и начнут их применять.

— Вы думаете, пять лет — это уже достаточно для таких радикальных изменений в товарообороте?

— Смотрите, программа «1432» на самом деле появилась в 2012 году. Через пять лет — в 2017 году — мы отвоевали долю рынка, сельхозмашиностроение обновило весь модельный ряд. В 2022-м нас подрубили санкции и необходимость смены поставщиков. Но: если бы этого не было, то в 2022 году мы запустили бы три завода. [Их открытие перенесли на два года]: «Ростсельмаш» в прошлом, 2024 году запустил три завода: в Таганроге, завод коробки передач и тракторный завод. Это могло бы произойти в 2022 году. Если сейчас поменять эту парадигму, я думаю, что всё пойдет быстрее. За пять лет каждый завод, который в России существует, обновится и построит еще по три завода. Ну ладно, через семь.

— По вашей оценке, санкции вызвали длительную задержку в развитии?

— Санкции вызвали полутора-двухгодовалую задержку в развитии, но они не мешают нам развиваться [сейчас]. Просто в 2022 году нам пришлось переориентироваться на других поставщиков. В целом санкции не являются препятствием для развития. Я хотел бы это подчеркнуть.

— В 2013 году Владимир Путин потребовал объяснить, почему вы производите тракторы в Канаде, а не в России. Вы написали открытое письмо, где рассказали, почему там выгоднее производить. Что бы вы сейчас сказали про нынешние условия? Где на сегодня выгоднее производить технику?

— Сейчас выгоднее однозначно в Китае производить.

— А как у вас появился завод в Канаде? Зачем он был нужен?

— Мы его приобрели в 2008 году. Тогда была самая жесткая ситуация [в экономике], было очевидно, что в России невыгодно производить. Мы посмотрели. «Ростсельмаш» более-менее в нулевые годы вышел из кризиса, и стояла задача расширить модельный ряд. То есть не только комбайны делать, но и тракторы. Посмотрели, сколько будет стоить купить завод в России, сколько — построить новый тракторный завод в России, сколько — купить в какой-то стране. Анализ показал, что самое выгодное, самое разумное в капиталистических условиях — в тех условиях, в которых мы жили — это вложить в производство в Канаде и возить сюда эти тракторы.

— Удивительно.

— Да, это было самое эффективное вложение, и действительно так оказалось. Мы за пару лет в два с половиной раза увеличили производство в Канаде, увеличили, соответственно, продажи тракторов здесь. Потом у нас начали появляться здесь меры поддержки промышленности, та же программа «1432», и мы постепенно перенесли этот тракторный завод сюда. А потом у нас, соответственно, в Канаде отобрали [производство]. Такая история.

— Расскажите, как это происходило?

— В 2022 году нам сказали: либо вы его продаете канадцам, либо мы его у вас заберем. Причем канадские банки сказали, что готовы купить это предприятие, но деньги вам не отдадим, а положим на специальный счет, который когда-то — когда санкции будут отменены — мы разморозим и деньги вам, может быть, отдадим. Грозились не заплатить. Были сложные переговоры, подключились [коллеги] из Турции, и нам удалось хотя бы третью часть цены завода получить. Вообще у нас завод отобрали. Заплатили одну третью часть того, что он стоит. Даже меньше.

— Скажите, а как они говорили вам о продаже завода? Какими механизмами пользовались, чтобы заставить его продать? Ведь если вы не хотели, то могли бы и не продавать совсем?

— Они перестали кредитовать, кредитные линии начали сокращать. А потом сказали: если вы до Нового года не продаете, то мы вам счета закрываем, и вы ничего — ни зарплату, ни налоги не сможете платить. Дальше там другие процедуры начинаются. Просто вот так банкиры и говорили, да.

— В аналитической записке вы оценивали условия для ведения бизнеса в России и Канаде — и наша страна по всем пунктам уступила. Как оцениваете, если б не программа «1432», по-прежнему ли было бы выгоднее держать аналогичный завод в Канаде?

— Да. Если программы «1432» нет, то все условия, которые были там в записке, остаются. Там 15 параметров: стоимость перевозок, расходы на охрану, [электроэнергию, оплату труда] и так далее. В базовых вещах всё осталось то же самое, о чем мы с вами говорили. Электричество в России дороже, металл, кредиты, налоги, бухгалтерия сложнее. Поэтому если каких-то мер поддержки нету, то просто выгоднее везти из Китая те же самые тракторы, комбайны и коробки передач.

— А как вы сами оцениваете нынешний тракторный завод, который запустили в Ростовской области?

— Это вложение в будущее. Я думаю, что это шаг правильный. Я верю, что Россия — это лучшее место в мире для созидания. Я верю, что экономическая политика в России изменится. И я верю, что инвестиция в этот тракторный завод оправдает себя, подтвердит свою правильность. Пока это не так. Пока мы готовимся к периоду выживания. Год будет, наверное, сложный, будем экономить на всём-всём. Но я уверен, что в итоге разум возобладает и этот завод будет запущен на полную мощность, и мы там будем производить не только тракторы, но и экскаваторы, погрузчики. Большой спектр сельхозтракторов. Я думаю, что это хороший, очень правильный задел на будущее.

— В прошлом году первый замгубернатора Ростовской области Виктор Гончаров говорил, что в регионе есть около 12 тысяч комбайнов, примерно половина которых старше 10 лет. И если бы мы все заменили, то получили бы где-то на 700 тысяч тонн пшеницы больше в урожайности за год. Как вы оцениваете состояние техники в регионе? Насколько она вообще обновляется?

— Я бы согласился с оценкой замгубернатора. Это в целом по России: половина парка техники комбайнов и тракторов старше 10 лет, а это уже за пределами своего эффективного возраста. Есть статистика по технике в мощности на гектар. И мы раз в восемь отстаем от стран Запада, раз в пять отстаем от Белоруссии по этому показателю. То есть у нас мало техники, она старая, и проблема действительно острая. И если бы техника была в нормальном состоянии, достаточного количества, то мы действительно могли бы на 30% как минимум урожая больше собирать. На самом деле потенциал еще больше, потому что нам надо десятки миллионов гектаров вводить обратно в оборот, повышать урожайность. Я думаю, задел тут не 30%. По таким условиям можно в два раза больше производить продовольствия в России.

— А насколько наша техника конкурентоспособна по техническому уровню в сравнении с западной?

— Я бы по десятибалльной шкале восьмерочку нашей сельхозтехнике поставил. Если вы спросите, в чем мы отстаем, я скажу: во всём по чуть-чуть. Не так испытали, не так покрасили, не такой выхлоп, электроника менее утонченная. Но Запад более продвинутый, он не терял время на 90-е годы, на все эти пертурбации. Просто каждый день без перерывов улучшали свою технику, а мы делаем это с перерывами. Но разрыв не фатальный, и я вижу, что наши люди более активно готовы мозгами шевелить и более гибко работать. Это отставание можно наверстать и превзойти. <…> Нам не санкции мешают развиваться. Нам мешает одна вещь: это отсутствие правильной экономической политики.

— Вы назвали наступивший год «периодом выживания». Почему вы так сказали? С чем это связано?

— У аграриев две, я бы сказал, ключевые проблемы: государство не старается расширять им рынок сбыта, а сужает его экспортными пошлинами. Сбивает цену, сужает рынок, из кошельков изымают сотни миллиардов рублей у крестьян. Вторая вещь — это запредельная ключевая ставка, которая так же лезет в карман и не позволяет инвестировать. Дальше — дороговизна топлива.

Объективных условий для того, чтобы наши крестьяне бедствовали, вообще нет. Население мира растет, продовольствия нужно всё больше. И продовольствие на мировом рынке — и зерна, и мяса, и всего, что у нас растет и производится — закупают в огромных количествах. Но не у нас, а у американских фермеров, у бразильских, аргентинских, французских. Они поставляют на международные рынки. А мы тут не стремимся за эти международные рынки бороться, а наоборот чиним препятствия этими пошлинами, трудностями при экспорте.

— Давайте поговорим о политике подробнее. Начнем с региональной. Какой диалог с правительством Ростовской области? Всегда ли вы получаете поддержку, на которую рассчитываете?

— С областной и городской властью у нас хорошие рабочие отношения. Пожаловаться на что-то я не могу. Им не надо было доказывать, почему «Ростсельмаш» нужен, почему нужно сельское хозяйство. Всегда они в меру своих возможностей старались поддерживать, и субсидии выделяли, и вопросы, которые возникают ежедневно, решались и решаются. Будь то налаживание работы профтехучилищ или остановка возле предприятия, или ремонт дороги.

Конечно, у региональных властей в сто раз меньше полномочий, чем у федеральных. Областные власти не влияют ни на налоги, ни на политику Центробанка, ни на пошлины. Но есть масса вопросов, которые мы решаем. И с новым [врио] губернатора [Юрием Слюсарем] я знаком, знаю его, как делового человека, который промышленности далеко не чужой человек.

— Вы давно знакомы с Юрием Слюсарем?

— [Познакомились], когда он в ОАК (Объединенная авиастроительная корпорация. — Прим. ред.) работал. И в бюро Союза машиностроителей встречались, какие-то вопросы решали. Я надеюсь, что [регион будет успешно развиваться]. Я думаю, что у него для этого все возможности есть. И то, что он проехал на троллейбусе — это очень важно. Ну, действительно, есть потенциал для улучшения, чтобы город стал более улыбающимся, что ли, во внешнем плане. В Москве реновацию провели, Ростов надо тоже подтянуть в этом отношении, и то, что губернатор увидел эту задачу — это очень хорошо.

— Скажите, а с первым губернатором Ростовской области Владимиром Чубом у вас какое взаимодействие было? Ведь вы возглавили «Ростсельмаш» в период его правления?

— Да, при нем решались эти вопросы, нам разрешили возглавить «Ростсельмаш». И первые годы вывода из жесткого кризиса Чуб всегда нас поддерживал. Хорошие были отношения. И сейчас иногда я с ним встречаюсь.

— А в чем именно он поддерживал?

— Решался вопрос: либо «Ростсельмаш» будет отдан американскому «Джон Диру» (John Deere. — Прим. ред.), и «Джон Дир» здесь организует сборочное производство. Либо дадут возможность руководить «Ростсельмашем» ребятам, которым было тогда 28−29 лет. Нас было три акционера. И Чуб принял решение, чтобы всё пошло по второму варианту. Я ему за это очень благодарен, но думаю, что для Ростова это тоже хорошо, потому что американцы бы делали бизнес — начали бы прикручивать колеса привезенным из Америки комбайнам. Осталось бы [работать] не 15 тысяч человек, как сейчас, а пятьсот. Я думаю, для города это было бы плохо.

То, что Чуб принял такое решение — это было смело с его стороны. Отдать каким-то пацанам, а не фирме с мировым именем. Это был для него сильно рискованный шаг. И потом первые годы вывода из кризиса он поддерживал завод. А в 90-е годы накопились многомиллиардные долги по налогам, по зарплате, налоги поставщикам, и нам постепенно это приходилось разгребать шаг за шагом. И Чуб всегда был рядом. <…>

Тогда зарплату не платили по много месяцев. Заводы не работали. Обстановка была такая, что всё куда-то катится и просвета нет. Я бы сказал, что Владимир Федорович принял необычное решение. Для нас тоже заниматься промышленностью — это было как прыжок в прорубь. В середине девяностых никто не верил, что в России это вообще имеет какой-то смысл.

— А как вас тогда — молодых людей — приняли на заводе в качестве начальства? Сразу ли признали? Не было ли каких-то проблем?

— Конечно, не все не верили. Всё-таки заводами руководили люди седовласые, авторитетные, известные, прошедшие путь. А тут приходят какие-то пацаны… Первые два года на каждом заводе притираешься. Старая система рушится, нужно создавать что-то новое, на новых капиталистических принципах, и это не сразу работает. Первые месяцы, а может быть и пару лет, ты вообще находишься в странном состоянии: ты пришел, что-то порушил, а еще ничего не поехало дальше. И что будет завтра? [Было] состояние подвешенности, неопределенности и тревоги. Это был непростой опыт, но слава богу, что мы всё вместе прошли.

— Вы возглавляли «Партию дела». Ее закрыли в прошлом году по суду, но ведь и создавалась она с препятствиями. Я помню, решение о ее открытии даже оспаривали через суд. Расскажите о партии, пожалуйста. Зачем она появилась? Какие у нее были цели?

— «Партия дела» была создана в 2010 году с мыслью, что менять надо в первую очередь экономическую политику, приводить ее в соответствие с требованиями эпохи, а это уже даст возможность развивать наше общество, сделать его более сильным во внутренних и внешних проявлениях. Технологическое и экономическое развитие дает возможность строить понятные кооперационные связи с другими государствами, дает возможность и обороноспособность поднять. Но про обороноспособность мы меньше всего говорили. Мы говорили, что надо созиданием [и производством] заниматься. Про войну мы практически не рассуждали.

Сначала два года не регистрировали партию, говорили: никогда ее не зарегистрируем. Потом случились болотные протесты и решили все партии регистрировать. Зарегистрировали больше 70-ти, в том числе нашу. Но с тех пор ни разу на выборы выше поселкового уровня не пустили. А год назад, зимой, вообще сказали: закрывайтесь, в суд на вас подаем. Серия судов привела к тому, что партию в декабре закрыли.

— А как вы сами оцениваете итоги существования партии? Много ли целей выполнили?

— Ну вот вы знаете, следите за нашими идеями, что в России надо менять политику. Значит, что-то нам удалось. В этом задача и состоит: если мы сможем убедить жителей нашей страны в том, что всё может и должно быть гораздо лучше, для этого есть реалистичный рецепт и миллионы людей этого захотят — то это случится.

До кого-то нам удалось достучаться. До кого-то не удалось. Судя по тому, что политика из 90-х годов продолжается, не до всех удалось. Реально изменить политику нам не удалось. Но в чем-то смогли повлиять: на программу «1432», на то, что сельское хозяйство стали больше поддерживать. Это мы на свой счет записываем, есть наш вклад в то, что появились эти меры поддержки. Но не всё удалось.

— И вы не отказались от политической жизни. Зачем после закрытия «Партии дела» вы перешли в ЛДПР?

— В ЛДПР меня и моих соратников пригласили. Я возглавил сейчас экономический совет ЛДПР. Планирую озвучивать принципы разумной экономической политики. Надо приводить экономическую политику в соответствие с требованиями эпохи. Пока всё выглядит так, что ЛДПР поддерживает это, а значит, что одна из парламентских, одна из мощнейших и старейшая в России партия политическая возьмет на вооружение эти идеи.

— Вы хотите те же идеи внедрить в ЛДПР и дальше развивать эту стратегию уже в другой партии?

— Да, правильно.

— Вы сказали, что и ваших коллег из «Партии дела» тоже пригласили. Сколько человек перешло в ЛДПР?

— Этот процесс идет пока. Половина экономического совета — а там человек у нас порядка двадцати, из них половина — эксперты из «Партии дела», половина — «старая гвардия» ЛДПР. На федеральном уровне, а на региональном сейчас идет процесс встраивания активистов «Партии дела» в ЛДПР. Это в каждом регионе происходит отдельно, и в Ростовской области будет происходить, и в других регионах. Мы пригласили всех вступать в ЛДПР. Я думаю, что большинство членов «Партии дела» войдет [в ЛДПР]. Если вы спросите, сколько членов «Партии дела» было вообще, то для меня это размытый вопрос. Людей с билетами партии — наверное, тысячи четыре. Сторонников, я думаю, гораздо больше.

— А много ли в «Партии дела» было молодежи?

— Не могу в цифрах назвать. По-другому отвечу. Мои дети студенты и школьники. Им надо думать о профессии. Все хотят построить карьеру, быть востребованными. И они понимают, что если производство и сельское хозяйство не развивается, то и возможностей по строению достойной карьеры будет мало.

[Молодежи] внушали долгие годы, что заводы — это что-то грязное, отсталое, некрасивое и неэффективное. Далеко не все мечтают идти на завод. Ты можешь не работать на заводе, но если в твоем городе завода нет, то город твой рассыплется. Все блогерами, курьерами не смогут стать.

— Вы сказали, что молодежи внушали долгие годы. Вы имеете в виду соцсети?

— И телевизор тоже. [Один из самых известных банков в стране сделал лицом на Санкт-Петербургском экономическом форуме] Даню Милохина. Для руководства банка представитель молодежи — это Даня Милохин, ничего не хотящий делать, он не получает образования, он блогер. И рисовали, что Даня Милохин — это парень, на которого надо ориентироваться в построении своего будущего. Это продвигала крупнейшая госкорпорация. И то же самое в интернете: [в соцсетях] Инстасамка, в телевизоре — Филипп Киркоров, ну и прочая вот эта вот дребедень, которая вообще не про созидание, не про смену экономической политики, не про технологии. <…> И эта пропаганда и в интернете, и в телевизоре, и в кино — везде была. И это сильно сказывается сейчас. Нам продвигали идею: если тебе здесь не нравится, ты можешь уехать, получить образование за границей. И там престижнее жить, чем здесь. Это тоже внушали много лет. И многие следуют этому правилу.

— А вы не хотите, чтобы ваши дети получили образование за границей?

— Нет, не хочу.

— Кем они хотят быть? Они хотят продолжить ваше дело?

— Они пока студенты еще. Наверное, хотят. Но всё это непросто. И то, что в России невыгодно сегодня производить, тоже перед глазами стоит. Мыслей уехать за границу у них нет. <…> Я думаю, что уезжать — это не выход.

— А на кого учатся ваши дети?

— Два сына старших: один закончил физико-технический институт, математика, программирование, IT сектор — сейчас учится на экономиста. Второй сын на пятом курсе, учится на IT в физико-техническом институте в Москве. Дочь изучает промышленный дизайн в Бауманке, МГТУ им. Н. Э. Баумана. Ну, и два школьника еще.

— Политикой интересуются?

— Пока нет, не очень.

— А как вы думаете, если бы вы сами не выросли в семье инженеров, привела бы вас судьба в «Ростсельмаш»? Насколько ваша семья наложила отпечаток на ваш выбор профессии и будущего?

— Сложно сказать. Конечно, повлияло то, что я на Урале родился. Город Миасс — он производственный, технический, инженерный, там конструкторское бюро космической техники. Расположен ракетный центр, где мой отец работал и преподавал. И то, что у меня были возможности на хорошем уровне изучать математику и физику, конечно, повлияло. Повлияло на то, что я видел на примере космической ракетной техники в семидесятые-восьмидесятые, что мы были на самых передовых позициях, превосходили не только Китай, но и с Америкой на равных соревновались. Поэтому у меня каких-то комплексов перед Западом, перед их технологическими возможностями вообще нету. Ну и то, что во мне сидит: видение того, что без производства наука не нужна. Это тоже я по своему опыту знаю, и по опыту своих родителей.

Если производство в девяностые годы начало загибаться, то и города деградируют, и наука деградирует. Это всё на опыте я видел. Поэтому во мне сидит: ребята, давайте заниматься производством. Просто люди-то у нас не изменились. Вот они сделали в 70-е, 80-е годы передовую технику, превосходящую мировой уровень, а потом разучились. Почему? Да потому что федеральная политика изменилась. Потому что какой-то ерундой начали в Москве заниматься. Это мое видение с детства, с юности, что нельзя замыкаться только в технических вещах. Если ты будешь делать там прекрасные машины, но в Москве какие-то политики решают, что нет, всё это отстало, будем покупать машины за границей — все твои усилия рассыплются прахом. Поэтому это всё видение, опыт 90-х годов, опыт родителей побуждает меня и в политику лезть тоже. Поэтому, наверное, я бы был другой, если бы в другой обстановке вырос. Так что да: повлияло сильно.

— Скажите, а вы помните, как вы в первый раз приехали в Ростов? Какое впечатление на вас произвел город? И думали ли вы, что он займет такую важную роль в вашей жизни?

— Я где-то в середине 90-х годов приехал, тогда у нас был уже мыловаренный завод в Москве, мы хотели еще инвестировать в какое-то предприятие. Приехал в Ростов. Он был такой мрачный. Мое впечатление такое. И поперек Большой Садовой висели такие растяжки: «Купим волосы», «Эмиграция в Канаду».

Всё выглядело так, что не будет здесь никакой промышленности, а соответственно будущего не будет, поэтому продавай волосы и уезжай отсюда. Вот такая вот обстановка была. Я рад, что мы своими усилиями и усилиями ростовчан расшевелили здесь промышленность. И здесь уже не такие настроения, чтобы там уезжать и на волосах своих человеческих зарабатывать.

— Напоследок хочу спросить, о чем вы мечтаете.

— Я сейчас больше думаю про экономическую политику. Я мечтаю, чтобы Ростов двигался в сторону прихорашивания, как Москва. Она похорошела лет за десять: тротуары, отсутствие пробок, чистота. Если Ростов пойдет по этому пути, я буду очень рад.