О. Иоанн Осяк, протоиерей: «Кризис отделит зерна от плевел»

Он мог бы служить в разведке, там и служил, хотя и не в Афганистане, куда стремился. Его ровесники приходили домой в цинковых гробах, тогда он понял, что такое горе. Что такое жизнь, объяснили в школе, где десятый ребенок в семье глубоко верующих людей не стал ни октябренком, ни пионером, ни – прости Господи! – комсомольцем. Он стал священником, который строит храмы, вытаскивает людей из наркотического и алкогольного ада, делает православные телевизионные программы для местного телевидения и активно сотрудничает с журналистами. О кризисе веры и вере человека 161.ru побеседовал с благочинным Ростовского округа, протоиереем о. Иоанном Осяком.

– От всех журналистов Ростова, прежде всего, большое спасибо за открытость и постоянную готовность к сотрудничеству. Журналистов, как правило, не любят. Это вы по долгу службы или сознательно?

– Существует стереотип, что церковь – это когда люди пришли, помолились, пару поклонов отвесили и разошлись. Если церковь будет существовать в рамках одной церкви, то люди много о ней не узнают. А мы, создавая программы на телевидении, работая с прессой, показываем то, что делает церковь в тюрьмах, приютах, университетах. Работа со СМИ направлена на то, чтобы выйти за пределы церкви навстречу людям для открытого диалога.

– Православная церковь известна своей нелюбовью к реформированию. Не боитесь, что, открываясь для СМИ, волей-неволей придется вставать на путь кардинальных изменений?

– Смотря что вы имеете в виду под словом «реформироваться». Если убрать все старое и заново все придумать – ну, мы это проходили в стране, ничего хорошего не получилось. Вот раньше лампочек не было, потом появились – это ведь хорошо, почему бы церкви не пользоваться тем, что хорошо? Церковь готова принимать все то, что идет на пользу проповеди и приобщении человека к Богу.

– Даже Интернет?

– Скажу так: если человек не черпает из Сети информацию нужную и полезную для себя, а просто «болеет» им, туда просто не надо лезть. Ничего хорошего не получится. Вот вы ведь, выкопав на грядке морковку, не будете ее есть вместе с грязью? Надо помыть, почистить, тогда будет вкусно и полезно. Так и с Интернетом.

– Прогресс дошел до того, что можно смотреть прямые трансляции богослужения, а в саму церковь и не ходить...

– Прямая трансляция богослужения, на самом деле, вещь очень хорошая. Только надо разобраться, для кого она. Это делается для тех, кто не в силах присутствовать в церкви: тяжело болен человек, далеко от храма или в тюрьме сидит. Это для них. А если ты здоров, свободен, надо идти в церковь.

– Не могу не спросить вас о кризисе. Вас тоже он коснулся?

– Церковь – это собрание людей. Если люди ощущают кризис – чувствуем его и мы. Мы же платим за коммунальные услуги, налоги на имущество. Эти платежи увеличиваются – мы все ощущаем на себе. Конечно, стало меньше пожертвований, потому что многие люди сейчас испытывают затруднения. Наверное, придется нам пересмотреть кое-какие свои планы, но проповедническая работа не прекратиться и не уменьшится. Очевидно главное: храмы полны людей. Спросите, боимся ли мы кризиса, скажу: нет, не боимся. Потому что именно в такие переломные и сложные моменты человек отчетливей всего понимает: не в деньгах спасание. Материальные блага хрупки, и часто от нас мало что зависит. Нерушимой остается только вера. Если будем ориентироваться на Запад, с его культурой «общества потребителей», то будет кризис. Нам надо на свою культуру ориентироваться. Ведь сколько потрясений пришлось пережить, сколько войн, и в трудные минуты наши люди делились последним куском хлеба. Вот об этих примерах надо чаще задумываться.

– А чего церковь боится?

– Церковь боится, чтобы Господь не оставил.

– Разве это возможно?

– Господь никогда не оставляет человека. Но когда человек сам уходит от Бога, Бог это видит. Господь ни за кем не бегает. Если человек просит помощи, Бог ему помогает. Когда не просит и хочет идти сам, без Бога, Бог его оставляет, и человек идет сам. Куда хочет, туда и идет: в грязь, на дно, в трясину – и погибает. Это же не Бог делает, это сам человек так решает. Потом у людей возникает страшное разочарование. И, что самое интересное, это отчаяние и душевный кризис люди состоятельные переживают чаще всего. Называется это кризис веры, и страшнее его ничего быть не может. Все остальное – ерунда, можно пережить.

– Интересно, «антикризисные» молитвы у церкви не появились?

– У нас только одно воззвание к прихожанам – не паниковать. Ну какое это горе – финансовый кризис? Горе я помню. Когда шел служить в армию, хотел попасть в Афганистан. Но не взяли, потому что из верующей семьи был. Так вот эти цинковые гробы, что шли и шли матерям – вот это было горе. Эпидемия, война, природные катаклизмы, когда не знаешь, выживешь ли сам и твои родные – вот это горе. У меня 17 детей и я не кричу сейчас «караул!»... Вот взял, перепелок завел...

– Вы занимаетесь реабилитацией людей, страдающих наркотической зависимостью. Поняли природу этого недуга?

– От бездуховности все это. И наркомания, и игровая зависимость, и алкоголизм. Бог – это свет. Дьявол – это тьма. Третьего не дано. Человек или всю жизнь стремится к свету, или живет во тьме. Между ними ничего нет, не надо думать, что, если отвернулся от Бога, то еще не тьма. Это уже поворот во тьму.

– А политикой не хотели бы заняться?

– Я должен заниматься тем, чем сейчас занимаюсь. Убежден в этом. Если наступит такое время, что это станет необходимо, и церковь меня направит – это другое дело. А пока у меня работы хватает.

– А мне кажется, вот вам и надо в политику: вы с народом без посредников общаетесь, знаете его проблемы, почему бы не пойти во власть, чтобы создавать нормальные законы для нормальной жизни людей?

– Вот в чем важная роль нынешнего кризиса – он покажет, кто как работает. Если руководители предприятий и организаций смогут удержать коллективы, смогут не допустить, чтобы их сотрудники страдали, тогда – да. А если случится наоборот – надо будет посмотреть, кому оставаться на своих местах. Ведь среди крупных менеджеров полно таких, кто просто делает карьеру. Их тянут родственники, знакомые, а на самом деле они не осознают всей важности ответственности за судьбы подчиненных ему людей. Только карьера перед глазами. В этом я вижу очищающую роль кризиса. Он отделит зерна от плевел. Ведь чиновник не должен вести себя как царь – вот он сел и давай командовать. По сути, люди его избрали. Тебя народ избрал – ты и работай для народа.

– Вы сожалеете о том, что церковь была отделена от государства?

– И да, и нет. Почему нет. Я согласен с патриархом Сергием, в то время по-другому быть не могло. В то время у власти была задача – уничтожить церковь как таковую. Хрущев ясно выразился: «В 72-ом году я покажу по телевизору последнего попа!» Церковь была катакомбная. Я вырос в глубоко верующей семье, не был ни октябренком, ни пионером. Очень сложно было. Но я не об этом. Если возвращать церковь в государство, то надо за государственные деньги строить храмы, ремонтировать, священники становятся госслужащими. А это государство не потянет. Потому что все разграблено, обескровлено. В прежние времена церковь никогда не ходила с протянутой рукой. У нее были свои заводы, фабрики, земли, больницы... Ведь когда на Руси строили храмы и собирали пожертвования, никто людей не принуждал. Это не финансовая операция, а важный момент причастности человека к церкви. Собирали по рублю. Кто-то два дает, ему говорят: «Нет, два не надо!». Если говорить о воссоединении церкви и государства, то сложновато будет государству все это содержать. Что касается создания православного государства, то, не обсуждая возможности и невозможности такого развития событий, сейчас можно с уверенностью сказать лишь одно: те, кто выступает против развития православия, боится не самого православия, а тех ограничений, который накладывают на него традиции веры. Вот живет сейчас человек во грехе и живет вполне спокойно. А завтра его образ жизни уже никому не будет казаться нормальным. Кому же захочется быть изгоем? По сути, церковь неотделима от государства. Ну вот, допустим, я президент или генерал. Да, я государев человек, но я при этом остаюсь православным человеком. Как церковь отделить? Это же на здание, и даже не рука или нога. Это – часть государства, его душа. И вот еще что.

– Вы поддерживаете пассионарность своих прихожан? Призываете ходить на выборы, принимать участие в общественной жизни?

– Я всегда говорю о том, что безучастными быть нельзя. Выбирать кого-то я не могу призывать. Это будет нечестно и неправильно. Но на выборы ходить надо обязательно. Как же не ходить? Это ведь тебя спрашивают, иди, выскажи свою волю. Можешь так проголосовать, можешь иначе, можешь вообще порвать этот листок, но тогда не говори, что здесь все плохо и все тебя не устраивает. Ты не хочешь принимать участие в жизни этой страны, тогда и не ругайся. Тебе было все равно, какой правитель придет, а когда пришел – он вдруг стал плохим?

– Данте поместил на девятый круг ада тех, кто обманул надежды; Булгаков написал, что самый тяжкий человеческий порок – трусость. А Вы что считаете самым тяжелым пороком?

– Измену. Предательство то есть. Она и там, и там присутствует. Изменяют и друзьям, и любимым, и Богу. Это то же самое, что подать надежду и не оправдать. Из-за трусости подставить друга. Измена – страшнее быть не может. Справедливые слова: «Мы друзей за ошибки прощали, лишь измены простить не могли!»

– Я знаю, что такое средняя школа времен СССР. Вы не были октябренком, пионером... По сути, вы были изгоем. Каково это?

– Я 10-ый ребенок, нас было 14. Старшие браться меня немного подготовили к школе. В 70-ом году я пошел в первый класс. Главный урок я усвоил еще до того: надо сделать так, чтобы тебя уважали. Я активно занимался спортом, признаться, даже был немного драчливым. К своему положению относился я спокойно, было уважение одноклассников, которые сейчас входят в попечительский совет, кстати. Что дало? Понял жизнь, какая она есть. Да, я рано ее понял. Мои бабушка и дедушка были репрессированы, осуждены за правду, за попытку помочь людям – они выступили против разрушения храмов. Ведь если бы у нас сохранилось все то, что было уничтожено большевиками, у нас бы сейчас страна могла жить за счет туризма, а не за счет нефти. Люди миллионами бы приезжали любоваться красотой наших храмов, а пассажиров самолетов слепило бы сияние золотых куполов. Разрушена была уникальная культурная, историческая инфраструктура, все, все разрушено.

– Чем для вас стала ваша семья?

– Мои отец и мать стали для меня самым главным нравственным ориентиром по жизни. Они настолько любили друг друга, настолько были преданы друг другу... Они столько выстрадали, но цель у них была одна: вырастить верующих детей и научить их жить в правде. К сожалению, трое моих старших братьев уже умерли, умерли в молодом возрасте. Но каждый из них за свою жизнь построил по пять храмов. И я, глядя на результаты их жизни и работы, сейчас понимаю, что мать с отцом не зря столько в нас старались вложить.

– Существует мнение, что влюбленные забывают о Боге. Они считают, что если не делать другим зла, этого достаточно.

– Ответ прост, если вспомнить определение, что такое любовь.

– Ну, сколько столетий поэты и философы бьются над этим определением! Толстой, например, утверждал, что любить – значит, жить жизнью того человека, которого любишь.

– Ну, Толстой... А сам ехал на покаяние и не доехал... Вспомните главную Книгу. Бог есть любовь. Это идет от самого начала. Из тысячелетий. Любовь – это когда человек готов душу свою отдать за друга своего. Вот что значит любить. Если два человека любят друг друга по-настоящему, они обязательно будут верующими. Ведь как бывает: один любит и верит в другого, а тот раз – развернулся и ушел, предал. Но если у него в сердце есть Бог, он этого никогда не сделает. Бога человек любит любовью сына; супругу – любовью мужчины. Если это нарисовать на бумаге, получится такой треугольник: вершина – это Бог, это солнце, от которого идут лучи к душам обоих. Они согреваются, и тогда в них, прорастает любовь. Если этого тепла не будет – не будет и любви. Только плотское влечение к человеку – это не любовь. Животные тоже любят друг друга, но разве это та же любовь?

– Вы – из многодетной семьи, эти традиции поддерживаются, жена Вам родила 17 детей. Вы пытались подсчитать, сколько «молодых осяков» насчитывает ваш род?

– Ой, не знаю!.. Помню, что моя дочка, которая десятая по счету, была сотой внучкой у моих родителей... А теперь я сам уже дедушка.