Последний собкор

Когда мне приходит электронное письмо от Анатолия Строева, президента международного клуба собственных корреспондентов «Комсомольской правды», я боюсь его открывать. В одном из трех случаев это означает, что кто-то умер... Нас, бывших собкоров, остаётся всё меньше и меньше. В клубе собкоров пополнения уже не будет. Так что остаётся только вспоминать прошлое...

«В «Комсомолке» задерживаются люди либо талантливые, либо порядочные… – Вячеслав Фронин, не закончив фразу, бросил передо мной пачку сигарет: – Кури…»

Сигареты дорогие, заморские. Я курил и думал: пройду ли этот барьер в лице первого зама? Фронин был последним из членов редколлегии (в то время в ней были исключительно одни члены, других органов не было), кто проводил со мной собеседование. То, что я не талантлив, было ясно как пень. Андрей Константинов, бывший челябинский собкор, только что взлетевший на шестой этаж, приземлил меня сразу, как я только приехал утверждаться в «КП» собкором по Челябинской области: «Кто ты есть? Ничтожное г..., вот ты кто. Посмотри, вон идет Сунгоркин – он написал книгу про БАМ. Книжка – толще, чем у Льва Толстого. Лауреат премии Ленинского комсомола, между прочим. А вон Песков, у него премия еще толще – Ленинская… Видишь, сидит товарищ, слегка нетрезвый? Это Саня Афанасьев – гений! Вот так вот, дедулька!»

Ну, как тут не пасть духом?

«Дух шестого этажа» – эти слова въелись в мозг навечно, как цирроз в печень алкоголика. На этаже пахло окурками, которые «мариновались» в банке из-под растворимого кофе. Морда у меня была кислая, как этот запах. Пригляделся к двум стажерам, сидящим на подоконнике: где-то я их уже видел…

Коля Худобин из Кемерово – плотный, борода лопатой. Рустам Арифджанов из Баку – стройный (кто это сейчас помнит?), седой, на белой рубашке – алые следы горячих поцелуев и крепкого портвейна. Несколько лет назад встречались в Магнитке, на всесоюзном слете нештатных корреспондентов «КП», сидели за одним столиком в кафе. Надо же оказаться в том же составе в один и тот же час на этаже в «Комсомолке»!

На этаж взяли нас всех. Коля Худобин продержался в «Комсомолке» года два: «Не могу писать для этой газеты: сяду за стол – дрожь в коленках!» Талант у Коли был, уверенности не было. У Рустама все было с излишком – и наглый был, как черт, двери ногой к начальству открывал, и писал радостно и легко (впрочем, так же, как и пил). Поработал собкором в Тюмени, затем быстро перебрался на этаж, блистал во всей восточной красе. А я что? Серая мышь. Владимир Сунгоркин, работавший под Афанасьевым (завотделом рабочей молодежи), выражений не выбирал: «Кого берут, а? Совсем безрыбье, что ли? Ты странный какой-то, в костюме ходишь, при галстуке. Не кэгэбэшник ли? Не пьешь ни с кем…»

Забегая вперед, скажу, что через несколько лет я жестоко оторвался на семинаре в Суздале. Заместитель редактора Валерий Симонов, посмотрев на нас с Юркой Кулибабой, собкора с Украины, сказал: «Что-то вы скучные сегодня ребята, на вас это непохоже…» Валерий Петрович, можно сказать, невольно заказал скандал, который имел для меня печальные последствия.

Мы с Кулибабой приударили за какой-то девушкой. Пока я ходил в буфет за ликером, вошедший в историю спиртных напитков под названием «бабоукладчик», Юрка времени не терял. Я их, что называется, застал, завязалась драка … Меня заперли в номере, из которого я вышел на улицу через стекло. Босой, по пояс голый, с травмой позвоночника, я ночью бродил по окрестностям Суздаля, пока не сдался в милицию. 20 дней я не мог ходить. В редакции меня простили, но за разбитое стекло деньги все-таки вычли. Так я вошел в историю славной газеты под именем Смирнов-Суздальский.

На утренних планерках у дежурного редактора, так называемых «топтушках» (народ топтался возле стола), шла битва за место на газетных полосах. Обычно в дефиците был подвал на второй полосе.

«Народу в конторе хренова туча, – орал дежурный редактор, – а подвала нету!»

На «топтушке» нужно было продать часто еще не написанный материал, сочинив нечто вроде рекламного слогана – выслушивать длинные речи здесь было не принято.

– Мужик зарубил топором шесть человек… – робко предлагает отдел информации.

– А тема?

– Так шесть человек. Топором…

– 20 строк, не больше.

В супермаркете обыскали школьника – охране показалось, что пацан что-то стырил. В наше время – рядовой факт, сейчас не только школьников, респектабельных джентльменов к стенке в супермаркетах ставят (и за дело – тырят!). А тогда обозреватель Инна Руденко, представитель касты неприкасаемых, написала целую полосу об оскорбленном человеческом достоинстве.

Подняться до таких глобальных обобщений у меня ума не хватало. Приходилось ждать, когда в воздухе запахнет сенсацией, а для этого приходилось постоянно крутить своим провинциальным носом.

Как-то начальник женской колонии полковник Гудков за рюмкой водки рассказал мне, что был в командировке в старой тюрьме для опасных преступников. Верхнеуральский централ был построен при царе, и ходили легенды, что там некоторое время сидела Фанни Каплан. За Каплан полковник сказать ничего не мог, но по секрету сказал мне, что, участвуя в уничтожении архивов, обнаружил дело на родственницу Адольфа Гитлера, которая сидела в тюрьме после войны и там же была упокоена. Дело полковник сжигать не стал, отвез его областному прокурору, но со страху толком не просмотрел, и фамилии родственницы фюрера не запомнил.

Я наивно пошел в КГБ, но начальник областного управления, добренький такой генерал, потрепал меня по плечу и сказал, что в моем возрасте уже пора прекратить верить в сказки. Где искать правду? Пал я в ноги к Борису Клипиницеру, фотокорреспонденту ТАСС, который собкорил в области лет 30, всех знал, мог открыть любую дверь и все узнать.

Клипиницер, старый волк, решил: дело простое, поставил бутылку какой-то шестерке из органов и выяснил, что дело лежит не в КГБ, не в прокуратуре, а в милицейском архиве.

Кое-какие подробности из дела узницы Верхнеуральского централа мы узнали, узнали и имя этой женщины – Мария Коппенштайнер, одна из родственниц Гитлера, живших в Австрии. Публикация вышла в субботу, а в понедельник в МВД России состоялся брифинг, на котором были обнародованы документы. Шум был большой. До этого ни журналисты, ни историки как-то не интересовались судьбой родственников фюрера. Оказалось, что после войны канули в неизвестность более 40 австрийских родственников Адольфа, включая несовершеннолетних детей. А Мария Коппенштайнер, осужденная на 25 лет «за преступления против человечности», была лишь простой крестьянкой, которая видела-то Гитлера всего лишь пару раз.

За этот материал я получил гонорар в 1000 рублей – стоимость полутора бутылок популярного в те годы спирта.

Даже тяпнув рюмку-другую, собкор должен был держать ухо на взводе. В баре я услышал историю о двух челябинских музыкантах, придумавших гитару для Пола Маккартни. Думал, что пьяный бред, но, оказалось, все честно: Анатолий Ольшанский и Владимир Устинов придумали новую двенадцатиструнную гитару, у которой два ряда струн, металлических и нейлоновых, были расположены на разных уровнях. Звучала гитара просто бесподобно. Пол Маккартни, к которому сумели пробиться уральские умельцы на концерте в Лос-Анджелесе, назвал гитару «инструментом XXI века» и дал согласие включить себя в число авторов изобретения. Лет десять я писал в «Комсомолке» про то, как совершенствовался инструмент, как играли на нем лучшие гитаристы мира… Увы, бизнесменами музыканты оказались никудышными – фабрика по производству гитар, основанная ими в Подмосковье, разорилась. А Толя Ольшанский и Володя Устинов смирились с тем, что при жизни они не будут богатыми и знаменитыми (Маккартни связан долгосрочными контрактами с фирмами по производству музыкальных инструментов и не имеет права появляться на публике с уникальной гитарой). Что в итоге? Володя не перенес инсульт, а Толя женился на дочери индийского махараджи и тихо живет в сказочной Вене.

Приходилось ли врать в «Комсомольской правде»? Приходилось, но искренне. То, что это вранье, обнаруживалось позднее. Я, например, наверное, больше всех в СССР писал про «снежного человека», даже участвовал в одной из знаменитых экспедиций. В «снежного человека» я верил, как в торжество социализма. Но оказалось, что все это – бредни. Когда за участие в экспедициях стали платить деньги, участники поисков перессорились и признались мне, что слепки следов, мутные фотографии и так далее – чистая липа.

В апреле 2013 года исполнилось 25 лет с тех пор, как я был утвержден собственным корреспондентом «Комсомолки» по Челябинской и Курганской областям. В конце 80-х собкоровский корпус постепенно был упразднен. Если я и войду в историю «КП», то останусь последним собкором этой газеты в Челябинской области. В прошлом году был сбор ветеранов «Комсомолки». Повесили мне на грудь первую в жизни медаль, много хороших слов сказали. На банкете, поднимая тост, Сунгоркин торжественно: «Смирнов, когда ты умрешь...» Я ещё был трезв, и меня чуть-чуть повело... «Мы твою мумию поставим в музее «Комсомольской правды», – продолжил он.

Вот так, сначала мы становимся легендой, а потом музейными экспонатами...